Куколка

Бурдуа и Куколка встретились на вокзале Монпарнас перед десятичасовым поездом; он был в костюме каштанового цвета и в панаме, она – в платье из темно-синего полотна. В нем она казалась еще моложе, так что Бурдуа невольно сказал себе, ради успокоения: «Ведь я мог бы везти дочь на загородную прогулку».

После короткого переезда по железной дороге они вышли в Бельвю.

– Вы не против того, чтобы пройтись пешком до ресторана? – обратилась Куколка к своему спутнику. – Это недалеко, а погода так хороша!

Бурдуа был, конечно, на все согласен. С самой встречи на вокзале они обменялись лишь немногими словам, но не чувствовали ни малейшего стеснения, оставаясь наедине. Куколка весело и кротко улыбалась, а Бурдуа ощущал в душе прилив какого-то нового, еще неизведанного им чувства; до сих пор никогда, даже в годы юности, не испытывал он ничего подобного, ничего, что мог бы так искренне назвать минутой счастья. «Это налетело на меня, как гроза, – думал он. – Едва лишь я увидел эти детские глаза, я уже обожал ее».

Он удивился, что не чувствовал никаких угрызений совести; его принципов как не бывало: синие глаза Куколки заставили обо всем позабыть. Он любил Куколку так, как юноша любит предмет своей первой, нежной привязанности, – той чистой любовью, которая исключает даже чувственные побуждения. Отныне ее присутствие казалось ему необходимым. Сидя против нее в вагоне, идя рядом с нею в тени высоких деревьев Бельвю, он восхищался в ней решительно всем, до самых последних мелочей ее туалета. Это созерцание Куколки заставило его забыть все на свете и жить полной жизнью, безотчетно наслаждаясь настоящей минутой.

– О, как все переменилось за эти четыре года!..

Радостная, раскрасневшаяся от ходьбы Куколка с некоторым сожалением смотрела на каменную виллу, выросшую на том самом месте, где она когда-то качалась на качелях с молодым шафером. Сначала она удивлялась, что Бурдуа не приказал подать завтрак в беседку, но, заметив в его глазах боязнь не угодить ей, тотчас согласилась с ним.

– Вы правы – снаружи, может быть, было бы вредно завтракать.

Взятое им помещение привело Куколку в восторг. Танцуя вокруг стола, убранного цветами, она стала читать меню, вставляя свои замечания.

– Лангуста… если бы вы знали, как я это люблю! Филе… это все равно, что бифштекс? Можете скушать мою порцию: говядина не по моей части! Зато я угощусь трюфелями. Жареный цыпленок? О, зачем убили бедного цыпленочка?! Фруктовое мороженое… В мастерской мы всегда покупаем мороженое у мороженщика около вокзала. Земляника?.. Шикарно! Можно мне будет налить в нее шампанского?

Она бросилась на шею к Бурдуа, поцеловала его и убежала в спальню оценить ее обстановку.

Бурдуа еще чувствовал на своей шее прикосновение ее свежих губок; это был первый, данный Куколкой поцелуй; сам он не решился бы попросить у нее. И он опять удивился, не чувствуя никакого смущения. «Я больше не могу расстаться с этой девочкой», – решил он.

В эту минуту она отворила в спальне окно, чтобы было светлее, а потом, с манерами светской дамы, поднявшись на цыпочки, чтобы видеть себя в висевшем над камином зеркале, поправила прическу, растрепавшуюся от ходьбы.

«Она восхитительна, – подумал Бурдуа. – Но изумительнее всего, что ей нравится быть со мной».

И это была правда: непринужденная веселость Куколки и ее обращение с Бурдуа доказывали, что, несмотря на свои толстые щеки и седые волосы, он не был ей противен. Однако он не мог не заметить, что временами она становилась серьезной, задумывалась и, по-видимому, забывала о присутствии своего спутника; в такие минуты она казалась старше своих лет; но, при первом же слове Бурдуа, на ее лице снова появлялась улыбка, и вся она сияла детской радостью.

Как только была подана лангуста, они с аппетитом принялись за завтрак. Куколка вспомнила свой первый приезд в Виллебон и свадьбу, оставившую в ее душе неизгладимую память.

– Это была свадьба моей кузины… с отцовской стороны. Мой отец был еще жив, он служил в страховом обществе. Кузина выходила за месье Надаля… Вы его не знаете? Он служил на Орлеанской железной дороге, такой толстый, с большой бородой. Мы все, подружки невесты, находили его очень гадким, но невесте он нравился. Больше ничего и не требовалось, не правда ли?.. Моим кавалером был брат жениха, который учился на инженера. Он был очень мил, такой стройный, с маленькими усиками; он ничуть не походил на своего брата… Господи, как мы оба хохотали! Он дурачился, как мальчишка! Я никогда не думала, что человек, которому почти двадцать лет, может так шалить… Он дурачился больше меня, а мне было только пятнадцать. Еще шампанского? Да я совсем опьянею, – я не привыкла… Ну, потом мы отправились на качели; они были как раз на том месте, где теперь вилла. В лесу играли в прятки. Морис – его звали Морисом – должен был влезть на дерево, чтобы достать свою соломенную шляпу, которую я туда забросила… Совсем с ума сошли!.. Господи, как здесь становится жарко!