– Ты в Прадмунте, милая. Я Тара Фаргори, а это муж мой, Гелберт.
– И как я здесь оказалась?
– А ты совсем ничего не помнишь?
…полёт, бесконечный полёт, как можно дальше, как можно дольше, а потом – не то лететь, не то падать вниз…
…вязкое чернильное небо, холодная белизна кругом, снег, сияющий в темноте…
…мрак.
– Мой сын охотился и на тебя наткнулся. Ты рядом с трактом лежала, вся под снегом почти. Альмон сперва думал, всё, покойница. Когда он сюда тебя принёс, смерть в затылок дышала – столько в снегу пролежать, да без одежды…
Мариэль опускает глаза: на ней длинная рубаха из простой льняной ткани, которую раньше она едва ли увидела бы среди предметов своего гардероба.
– Ты шестидневку в лихорадке металась, – добавляет Тара. – Бредила, что-то про восстание кричала.
Воспоминания возвращаются рывками, перехватывая дыхание.
– Что… что произошло? Что за восстание?
– Вырезали короля, всю семью его и придворных, что к бунтовщикам не примкнули. – Тара коротко вздыхает. – Теперь Шейлиреар Дарфулл Первый на троне. Князья ему на верность намедни присягали…
У Мариэль нет сил даже заплакать.
– …уж думали, не выживешь, но ты сильная оказалась… вон и на поправку пошла. А с тобой какая напасть приключилась?
Мариэль смотрит в глаза хозяйки дома: светлые, блекло-голубые. Ласковые, добрые…
Глуповатые.
– Я не помню.
– Как не помнишь?
– Не помню. Не могу вспомнить. Помню, что меня зовут Мариэль, и всё. Не помню, как оказалась в лесу, куда и зачем шла, есть ли у меня дом, родители…
– Тише, тише. – Кажется, слёзы в её голосе звучат убедительно: Тара успокаивающе касается её волос. – Устала ты просто, голубка… после такого-то… я тебе поесть принесу, хорошо?
– Да, – Мариэль вспоминает, что положено говорить в таких случаях, и неуверенно добавляет: – Спасибо.
Когда женщина уходит, бородач Гелберт послушно следует за ней. Закрыв за собой дверь, они удаляются вглубь дома, но Мариэль лишь чуть напрягает слух, чтобы отчётливо слышать их шаги.
– Бедная девочка, бедная… – Тара говорит шёпотом и усиленно звякает тарелками, но для оборотня это не помеха. – Пресветлая, за что ей это?
– Думаешь, ей впрямь память отшибло?
– Не видишь, что ль? Но я вконец уверилась, что она из господ. Говорит, как приказывает, знатная лэн, как есть! Ещё и перстни королевские на шее.
– Но откуда…
– Украла, небось, в суматохе. Надеялась продать потом. И правильно, Бьорки ведь мертвы все, побрякушки ж теперь всё равно что ничьи…
На этих словах Мариэль всё же почти плачет.