Кукольная королева

Она провела языком по сухим губам – быстро, по-кошачьи. Алексас Сэмпер ждал спокойно, держа клинок на недрогнувших руках: с тем же успехом его можно было вложить в ладони статуи.

Удержаться от искушения было трудно. Куда труднее, чем отказаться от недосягаемой короны. Хотя бы потому, что тоненький голосок в голове продолжал напоминать, как желала этого мама, и уж этой маленькой уступкой – принять присягу мальчика, знавшего её отца, получив ещё одного защитника, который ей так нужен – дочь могла бы её порадовать.

И ещё…

– Рыцарь обязан держать слово, данное госпоже. И прислушиваться к её желаниям, – сказала Таша. – Поклянитесь мне… поклянитесь, что если я это сделаю, вы никогда и никому не скажете, кто я.

– Клянусь. Честью своей и обоих родителей.

Он ответил, не задумываясь. И в сочетании со всем, что Таша успела услышать о его родителях – достаточно, чтобы понять, что Алексас Сэмпер клялся тем, чем действительно дорожил, – это заставило её всё же принять шпагу.

Оружие было куда тяжелее, чем казалось со стороны. Впрочем, любая власть со стороны кажется легче. Перехватывая эфес поудобнее, Таша лихорадочно вспоминала посвящения, о которых читала в книжках; жаль, в своё время не предположила, что заученный наизусть отрывок может пригодиться.

…что ты делаешь? Ты только что отреклась от права взойти на престол, от маминой мечты, от судьбы, от своего законного места…

…королева по крови, но не по жизни, не по взглядам, не по желанию…

…какое право ты имеешь…

Таша повела расправленными плечами.

Таша подняла голову.

Таша вскинула подбородок.

Кончик лезвия взметнулся вверх – и самообладание Её Величества Тариши Бьорк кристаллизировалось до алмазной твёрдости.

Для мамы она всегда была королевой.

– Слушай меня, рыцарь. Слушай заветы, что ты должен чтить. – Таша опустила шпагу, почти коснувшись ею тёмных кудрей на склонённой голове. – Честь и долг для рыцаря превыше всего. В сердце его чистые помыслы. Сила его помогает слабым. Гнев его карает злодеев…

Она не была уверена, что достоверно произносит церемониальные фразы, но Алексас не шелохнулся. Он держался так, словно его посвящала не смешная девчонка в льняных штанах, и вокруг была не избушка на болоте, а мрамор и свет, шелка и золото. Его вера вливалась в её пальцы через витую серебряную проволоку, обматывавшую рукоять, чтобы выплеснуться словами, всё увереннее слетавшими с губ – приходившими не столько из памяти, сколько из знания, что было глубже и старше памяти.

Возможно, такие вещи передавались вместе с королевской кровью. Если ты готов был принять это наследство.

– …меч его защищает невинных. Слова его всегда истинны. – Лезвие плашмя опустилось на левое плечо, скрытое тонкой белой рубашкой. – Поклянись, что никогда не коснётся твоего сердца жестокость, зависть, ненависть и иной гнев, кроме праведного. Поклянись, что не позволишь тени нечестивых чувств затмить твой разум. Клянись.

– Клянусь.

Клинок, взмыв в воздух, коснулся серебристой гранью другого плеча.

– Поклянись, что будешь мудрым, милосердным и справедливым. Поклянись, что будешь светочем во мраке для заблудших, и даже в кромешной тьме, когда все другие светила угаснут, свет в сердце твоём будет сиять. Поклянись, что будешь чтить заветы, что я дала тебе. Клянись.

– Клянусь.

Оружие поднялось и опустилось в третий раз.

– Поклянись, что будешь верен своей госпоже, почитать её и повиноваться ей, пока не освободит тебя от клятвы она… или смерть. А теперь – клянись.

– Клянусь, моя госпожа.

Таша протянула ему шпагу – Алексас взял её за лезвие, чтобы подбросить и ловко поймать за рукоять.

– Встань, мой рыцарь.

Он выбросил руку в церемониальном салюте, опустив клинок под наклоном вниз, чуть не коснувшись им пола у девичьих ног. Изящно выпрямив тонкий стан, поднялся, держа опущенную шпагу у бедра.

Когда Таша без замаха хлестнула его ладонью по щеке, Алексас с готовностью повернул голову, чтобы она не ушибла пальцы.

– Будь храбр, и пусть эта пощёчина станет единственным ударом, не заслуженным тобой, за который ты не потребуешь ответа, – сказала она. – Будь милосерден и умей прощать, будучи выше оскорбивших тебя. Твори мир, добро и справедливость, мой рыцарь, и да будут славны деяния твои.

Она отступила на шаг, пытаясь вспомнить, что ещё забыла сделать. Так и не вспомнив, застенчиво сцепила ладони за спиной.

– Дай-ка угадаю, – сказала Таша, когда Алексас вдруг зажмурился и, открыв глаза, не по-алексасовски часто заморгал. – Сейчас ты возмутишься, что твоего мнения никто не спросил.

Чарующее ощущение царственной самоуверенности, только что озарявшее мысли, исчезло до страшного быстро. Хотя страшнее было то, что оно вообще появилось – после всех яростных утверждений о Ташиной негодности в королевы.