– Ты должна жить, Мариэль. Ради ребёнка. – Тариш сдёргивает с пальца гербовый перстень Морли. Наугад берёт одну из цепочек с туалетного столика, чтобы петлёй захлестнуть серебряную нить вокруг кольца; когда печатка превращается в подвеску, набрасывает её на шею жены – прощальным подарком. Подумав секунду, берёт ещё с десяток цепочек и тоже надевает на неё, одну за другой, словно гирлянды, которыми в новый год украшают дерево сэл. – Это вам пригодится. Вам понадобятся деньги.
С винтовой лестницы за дверью доносится чей-то крик. Мариэль плачет; муж целует её щёки, губы, шею – задетые цепочки печально звякают в такт. Отстраняется так резко, будто боится, что ещё миг, и не сможет.
– Если ты допустишь, чтобы вас убили, я никогда тебя не прощу. Даже за чертой перерождения. – В глазах – серых, серебристо-серых, знакомых каждой чёрточкой, каждой крапинкой вокруг зрачка – светится сталь. – Обещай мне, Мариэль.
Ещё миг она смотрит на него, пытаясь осознать, что это – в последний раз.
Рыдая, обвивает его шею руками, чтобы коснуться губами губ, и бежит к окну.
– Лети, – кричат вслед, – лети так, чтобы обогнать свет!
Но Мариэль уже распахивает ставни и прыгает, оборачиваясь в полёте, и в обличье сокола летит быстрее стрелы, быстрее ветра: так быстро, чтобы не увидеть, как дверь распахнётся и в комнату ворвутся мятежники…
– Мама летела, пока не поняла, что скоро забудет, как снова стать человеком. Тогда она перекинулась обратно, но перепуганная, обнажённая девушка зимней ночью… в стужу и снег… – Ташин голос был ровным. Наверное, мама тогда чувствовала ту же странную отстранённость: будто всё происходило не с тобой, будто ты лишь пересказываешь прочитанную где-то легенду. – Она попробовала добраться до ближайшей деревни, но свалилась прямо на дороге.
– Тогда как уцелел перстень?
Джеми лежал, подперев подбородок ладонью, слушая так же жадно, как Таша с Гастом ещё детьми слушали страшные сказки в Ночь Середины Лета.
– Перстни. В мешочке был ещё и перстень Морли, если вы не заметили, пока обшаривали мои вещи. Печать Бьорков мама обычно носила на цепочке на шее… и другие украшения. Это тоже. – Таша коснулась подвески с корвольфом. – Она не любила кольца, но у наследника трона своя гербовая печать, которую ты обязан держать при себе. Про зачарованные цепочки я уже говорила. Все мамины украшения заколдовывали, чтобы она не теряла их при перекидке.
– И что было дальше?..
– …просыпается, просыпается!
Осторожная рука промокает её лоб чем-то мягким и влажным.
Мариэль открывает глаза.
– Мы уж думали, ты не выкарабкаешься, – незнакомый голос звучит ласково, как мамин.
Мариэль с трудом поворачивает голову.
После королевских покоев комнатушка, где она лежит, кажется совсем крохотной. Подле широкой, грубо срубленной кровати сидит, комкая мокрое полотенце, светловолосая женщина, белёную стену подпирает широким плечом пожилой рослый бородач. Судя по одежде, простоватым лицам и окружающей обстановке – крестьяне.
– Кто вы? – голосом Мариэль можно бриться: с такими же нотками она обычно отдаёт приказы. – Где я?