Кукольная королева

Впрочем, главного она им всё равно не сообщила. Никакая доброта и никакое золото не заставили бы суеверных крестьян смириться с тем, что их невестка оборотень. Одна Пресветлая знает, каких усилий и какой осторожности им с Ташей стоило скрываться все эти годы.

Теперь будет немножко проще.

Мариэль безошибочно вытягивает из бархатного чехла нужную цепочку.

Украшения продавали потихоньку, в основном для того, чтобы улучшить производство. На выручку с сидра Фаргори давно могли купить себе дом в городе, построить фабрику по соседству и уехать из этой дыры, но скупость и страх перед неизвестностью удерживали их в деревне. Впрочем, их сидр ценился так высоко именно потому, что был штучной домашней продукцией. Зато теперь скопленных денег хватало, чтобы покупать Таше книги, наряды и породистого коня; пусть её дочь выросла среди простолюдинов, но Таша принцесса и должна думать, говорить и выглядеть соответственно. Хотя бы дома.

Впрочем, даже уличная одежда дочерей Мариэль куда лучше того, в чём бегают остальные прадмунтские дети.

Мариэль смотрит на кулон с корвольфом, пурпуром темнеющий на белой ладони.

Она без сожалений продаст все драгоценности, кроме трёх. Кулона – маминого подарка – и перстней. Печать Бьорков, печать Морли: всё, что осталось у Мариэль от прошлого. Всё, что напоминало о том, что детство во дворце не было прекрасным сном.

Наклонив ладонь, Мариэль позволяет подвеске соскользнуть обратно в тайник. Ненадолго. Осенью у Таши день рождения, и десять лет – самое время, чтобы достать кулон снова и передать новой владелице.

Смешно, конечно. Наивная Тара решила, что внучка пошла в неё. И что Таришей девочку назвали в честь бабушки…

– Шло время, но я всё не могла понять, почему умер мой папа. – Поджав ноги под себя, Таша провела ладонью по штанам, разглаживая льняные складки. – Почему он, а не тот, без кого этот мир стал бы лучше.

Рассказывать всё это тоже было куда легче, чем она могла подумать. И не суть важно оказалось, кому. Истории всегда рождаются, чтобы их рассказывали, даже в жизни; эти истории были погребены в Таше слишком долго, чтобы теперь не рваться наружу.

Так же, как очень долго были погребены в Мариэль.

– Иногда я продолжала плакать из-за него. Даже три года спустя. Как-то раз мама зашла в комнату и увидела мои слёзы… тогда-то мне и рассказали.

– …прости. Я больше не могла видеть, как ты плачешь не по тому.

Мариэль по-прежнему смотрит в окно. Как всё то время, что она выплескивала слова, давно жаждавшие выплеснуться.

Таша просто сидит, широко раскрытыми глазами глядя в пол.

– Ты должна знать. Но больше – никто. Никогда. Поняла?

Таша молчит.

Всё, что она знала, всё, во что она верила, всё, что она любила, – всё оказалось ложью. Сестра, которая не совсем сестра. Папа, который совсем не папа. Мама, которая всю жизнь лгала: окружающим, мужу, дочерям…