Кукольная королева

Даже если бы Таша не видела серую кожу, чёрного цверга легко выдавал наряд. Плотный, необъятный, совершенно неуместный летом кожаный балахон с остроконечным капюшоном, откинутым за спину. Одежда, которая призвана была защитить от ненавистного света обитателя глубин.

Чёрные цверги выбирались из-под гор только ночью, но даже тогда выказывали своё презрение к небесным светилам, не расставаясь с традиционным облачением.

– Я пришёл помочь, – сказал Арон мягко, за один шаг оставив позади четверть комнаты.

– Ты ей не помочь. – Гладкое серое лицо под чёрными кудрями осталось бесстрастным, словно его владелец уже неосторожно прогулялся под солнцем. – Белая лихорадка. Меня позвать слишком поздно. Излечить тело – можно. Душа умирать – нужно отпустить.

Муж Нирулин, не выдержав, закрыл лицо руками. Плечи его страшно, беззвучно затряслись. Служанка просто стояла у комода, на котором тлели в медной курильнице цветы эндилы – слишком прямая, слишком спокойная для того, кто в полной мере осознаёт происходящее.

Таше и самой всё это казалось ещё одним странным сном.

– Эта девочка не должна умирать.

– Кто ты есть, дэй? Кто ты есть решать это?

– А вы, знахарь?

Услышав тишину, которой не было раньше, Таша посмотрела на кровать.

Девочка больше не металась. Лёжа тихо, как брошенная кукла, она дышала так редко, что во вздохах едва можно было угадать какой-то ритм. Миниатюрное личико казалось восковым.

Тело устало бороться за жизнь.

– Я сделать всё, что в моих силах. И точно больше, чем в силах людских.

Не слушая, Арон опустился на колени у постели. Взял умирающего ребёнка: в его руках девочка-цверг казалась совсем крохотной. Лекарь прошипел что-то, что могло быть только подгорным ругательством – Нирулин осекла его одним коротким слогом, прозвучавшим более властно, чем все речи надменного обитателя подгорья, который снизошёл до визита к отвергнутым богами братьям.

Когда дэй положил пальцы на белый лоб под мокрыми кудряшками, Таше уже приходилось до предела напрягать слух, чтобы различить детские вдохи среди монотонного гудения газовых ламп.

Она прижала ладони ко рту, чтобы не закричать, когда вместо очередного вдоха раздался судорожный хрип.

Дочь Нирулин не должна умирать у них на глазах. Не должна умирать такой маленькой просто потому, что болезнь не заметили вовремя.

…так же, как не должны были умирать ещё много, много, много цвергов и людей…

Сердце выколачивало обречённую дробь, когда хрип сменила страшная, всепоглощающая тишина – и Арон, не вставая, повернулся к ним.

Таша ждала оглашения приговора, но дэй молчал. Под нервными, отчаянными, молящими взглядами вокруг привалился спиной к стене. Сел, вытянув ноги, словно собрался вздремнуть с телом девочки на руках. Почему он молчит? Ещё есть надежда? Или просто боится сказать несчастной женщине, что её дочери больше нет?..

Не надо, Арон, думала Таша, почти ненавидя себя за это. Не молчи. Моментом раньше ты это скажешь или позже…

Закрыв глаза, дэй обмяк – и Таша запоздало рванула к нему.

Наверное, кто-то мог и не заметить, как изменилась его поза. Как из сидящего человека он превратился в человека без чувств. Но Таша заметила: хотя бы потому, что в этот миг прервалась ещё одна пунктирная линия, которую вплетало в рисунок тишины дыхание присутствующих.

Вдавив колени в лоскутный ковёр, она вгляделась в совершенно неподвижные черты. Приникла ухом к груди, обтянутой чёрной тканью.

Не услышала и намёка на сердечный ритм.

…нет, вот этого уже точно не может быть.

– Он… не дышит.

Таша сама удивилась, как спокойно прозвучали её слова. Как и тому, что новость не вызвала в ней ничего, кроме отупения.

– Неужели, – сказал Джеми, следивший за происходящим со странным естествоиспытательским интересом.

Трое цвергов молчали. Таша боялась взглянуть кому-то из них в лицо.

– Я серьёзно. Но он… не может… быть мёртв.

– Почему же?

Вопрос мальчишки, которого всё это явно не удивляло, прозвучал почти абсурдно. Не менее абсурдно, чем сам факт, что за секунду без всякой видимой причины от Арона осталась лишь его бездыханная оболочка, не падавшая навзничь только по той причине, что в преддверии смерти её заботливо прислонили к стене.

– Потому что только что он был совершенно…

В жутком беззвучии, царившем под шёлковой накидкой, Таша вдруг различила твёрдое и очень уверенное «тук».

Отпрянула она как раз вовремя, чтобы увидеть, как ресницы Арона дрогнут, и услышать судорожный вдох: двойной.

Его взгляд был долгим, странным, недвижным. Будто дэй только что вернулся из кошмарного сна. Потом непонимание сменилось узнаванием – и, опустив глаза, Арон посмотрел на малышку цвергов, тихо хныкавшую в его руках.

Кивком позволил Нирулин подойти ближе.

– Всё в порядке. Обнимите её, ей это нужно.

Служанке – она сама была бледнее мертвеца – почти не пришлось наклоняться, чтобы дэй мог осторожно передать ей дочь. Девочка не замедлила разреветься в голос, но румянец на щеках говорил больше отчаянного плача.