Кукурузный мёд (сборник)

Мальчишка стал давиться мамалыгой. Лоринков с жалостью глядел на его завшивленную голову, грязные пальчики… Женился бы, у меня бы такой тоже был, подумал он некстати. Мальчишка вздрагивал и смотрел со страхом. Лоринков начал мягко расспрашивать его. Село вырезали день назад, хотя обычно наемники довольствовались тем, что насиловали женщин и забирали с собой мужчин. А в этот раз дяденьки всех убили, говорил мальчишка. Идиот Голос постарался, понял Лоринков. Ради одного Антихриста вырезали все село… Ковровое бомбометание, подумал Лоринков.

– А мне мама сказала – беги Микидуца, – сказал мальчик.

– Ну, я и убежал, – сказал мальчик.

– Что? – сказал Лоринков.

Ребенок глядел боязливо. Лоринков задумчиво потрепал его по голове, и велел ложиться спать. Укрыл. Спина мальчишки была жалкой, весь он был хрупкий и маленький… Уснул он очень быстро. Лоринков вышел отлить, хотя крыши не было, и стена была одна. Но все равно вышел. Воспитание, подумал Лоринков. Темнело.

– Нет, я конечно все понимаю, – сказал он в небо.

– Сражаться и все такое, – сказал он.

– Но… с ребенком? – сказал он.

– Что делать? – сказал Лоринков.

– Ты знаешь, что делать, – сказал Голос.

– Авраам и сын, – сказал Голос.

– Даже еще хуже, – сказал Голос.

– В этом теле нашел прибежище Дьявол, – сказал Голос.

– Нет, – сказал Лоринков.

– Он же ни в чем не виноват, – сказал Лоринков.

– Ты тоже ни в чем не виноват, – сказал Голос жестко.

– О, Иисусе, о Езус, о, Мария – сказал Лоринков.

– Мы все помним, что ты поляк и хвастаешься этим, – терпеливо сказал Голос.

– Может, изгоним как-то, а, веники там, святая вода? – сказал Лоринков.

– Монах, се Антихрист, а не какой-то сраный мелкий бес, – сказал Голос.

– Его хрен изгонишь, тут нужны хирургические меры, – сказал Голос.

– Убить сейчас одного, чтобы спаслись миллиарды, – сказал Голос.

– Избави мя, – сказал Лоринков.

– Иди и делай свое дело, – сказал Голос.

Монах Лоринков вымыл руки в ручье. Снял с пояса кинжал. Зашел в дом. Вышел спустя минуту на негнущихся ногах. Долго плакал, рыдал, взвизгивал. Выглядел, вообще, очень жалко и недостойно. Трясся головой, плескал руки в ручье, смотрел невидящими глазами в воду….

Над пепелищем села загорелась Венера.

* * *

…после гибели мальчишки, избранного убежищем Антихриста, мир ожил.

Планета заживляла раны.

Остановились войны, исчезли куда-то чума, оспа, МВФ и русская литературная критика, пропали ураганы, наводнения и засухи. Земля зеленела и процветала. И самой прекрасной ее частью стала Молдавия. Страна с самым высоким уровнем жизни, чистейшей экологией и ВВП на душу населения. Чтобы стать подданным королевства Молдавского, люди со всего мира заполняли анкеты мигрантов и учили русский язык. Счастливчиков принимали. Страна была красивая, ухоженная, и богатейшая. Все здания ее были украшены ярко-синими флагами с трахающимися тигром и конем. Страна была великой!

И лишь один человек не видел всего этого.…

Монах Лоринков, которого оставил рассудок, бродил по дорогам страны. Он разговаривал сам с собой, пил много браги и писал странные эссе, в которых Молдавия представала грязной, отсталой, нищей страной с разрушенными дорогами, грязными домами и одичавшим населением. Он ее такой и видел, потому что был сумасшедшим, и видел то, чего не видели другие, и не видел то, что видели другие. Лоринков не видел ничего, кроме пепла, повешенных, и горя. Он все еще жил в Молдавском королевстве худших времен…

По ночам Лоринков боялся оставаться один, потому что к нему приходил Микидуца. Маленький Микидуца ничего не делал, просто садился рядом и молчал. Горло у него было темным. Ведь кровь мальчишки, зарезанного еще десять лет назад, давно уже засохла. Из-за горла он и говорить не мог.

И Голос, педик, куда-то пропал…

Со временем монах Лоринков, ценой своего рассудка спасший Молдавию и мир, совсем одичал. Он не мог оставаться на одном месте больше суток. Особенно страшно ему было в лесу и под открытым небом. Так что он перебрался в Кишинев, – 12—миллионный цветущий мегаполис, – и стал ночевать под неоновыми вывесками. Хоть какой-то свет. К тому же, бродяги в городе ночью жгли мусорные баки.

Зимой возле них можно было погреться.

Ц

– Но-но-но! – кричал дед Пугло.

– Тпруууу! – кричал дед.

Черный как волосы цыганки цыганский конь, по прозвищу Ибуца, косил своим черным глазом, и скалил в улыбке белоснежные, как зубы цыганки, зубы. Конь был кобылой, поэтому его имя было женского рода. В гриве коня были заплетены подсолнухи. Конь смеялся и оборачивался на семью, которую вез по пыльным проселкам Европы то туда, то сюда. На Кибитке, которую все звали по имени, – потому что она была член семьи, – издавая задумчивые цыганские песни и пляски, сидела семья цыган.