Кукурузный мёд (сборник)

– Взгляните на мои пальцы! – сказал он.

– Я играл на скрипке, и был лучшим вундеркиндом Европы, – сказал он.

– В лагере они Изуродовали меня, – сказал он.

– Они заставили меня… – сказал он.

– Заставили играть на барабанах! – сказал он.

– Теперь мои руки изуродованы, – сказал он.

– Но мой дух не сломлен, – сказал он.

– Есть хочется, – сказал он.

Заплакал, упал и умер. Заключенные глядели равнодушно. Флейта играла. Индюк Жожо на всякий случай спрятался за спины Семьи. Те прикрывали его надежно. Любят меня, подумал Жожо. Съедим, когда туго будет, подумали они.

– Дамы и господа, – сказал громкоговоритель.

– Только что в Ленинграде упали замертво от голода сто пятьдесят семь детей, – сказал голос.

Собравшиеся зашушукались. Наконец, от колонны вышел представитель и сказал:

– Я, конечно, извиняюсь.

– Но кули нам со сводок с Восточного фронта? – сказал он.

– Мы бы хотели, чтобы свобода пришла с рынком, с Запада, – сказал он.

– Кули нам те ленинградские дети? – сказал он.

– Во-во, – сказал Годо.

– И пидары, тоже по херу, – сказал он.

– И педики по херу, – сказал он.

– Сам ты по херу! – крикнул кто-то из педиковю

– Мы за Гитлера, – крикнули они.

– А он ведь тоже педик, так что это МЫ здесь по ошибке! – крикнули они.

Снова заиграла флейта. Охранники отвернулись. Перед строем вышел католический священник.

– Братцы, не ссорьтесь, – сказал он мягко,

– Когда брали голубых, я думал, не меня, когда брали евреев, я думал ладно, когда брали цыга… – сказал он.

– Короче, – сказал кто-то из колонны военнопленных.

– Кто там залупается?! – крикнул охранник.

– А, англичане, им можно, – сказал он.

–… наконец, когда взяли за жопу меня, защитить меня было уже некому, – закончил священник под музыку флейты.

– Братцы, вот такая история, – сказал он.

– А правда что все попы педики? – спросил Годо.

– Нет, братец, – сказал священник.

– Черножопое ты чмо, – сказал священник.

– А вот насчет цыган я в чем-то согласен, – сказал он задумчиво.

– Цыган, в принципе, можно было бы и поприжать, – сказал он.

– Ну, а я здесь по ошибке, – сказал он.

– Мы тоже здесь по ошибке, – сказали охранники и записали это на пленку с надписью «для Нюрнберга».

Скомандовали идти к ужину, и в столовой каждый заключенный получил двадцать граммов хлеба, и стакан кипятку. Настоящий пир, думали заключенные. Охрана завидовала.

Ночью семью разбудил Индюк Жожо.

– Ешьте супчик, – сказал он.

– Настоящий цыганский супчик, – сказал он.

Семья глядела то на суп, то на деревянный костыль, которым Жожо подпирал свою вторую половинку. Ведь Жожо отрезал себе ногу, чтобы сварить Семье супчик. Играла музыка Бреговича. Звенели бубны. Лагерь сверху был похож на колесо от Кибитки. Ту, кстати, давно уже разобрали на отопление…

* * *

…через месяц семья весила в общей сумме столько же, сколько один Годо – до заключения. Единственным, кому было все равно, оказался Дух Кибитки. Он и от работы отлынивал, так что Годо настучал на него, и духа растворили в серной кислоте врачи, командовал которыми какой-то Менгел. Комендант оглядел заключенных и понял, что эту смены пора выводить в расход.

– На расстрел становись, – скомандовал лагерная шестерка и капо, румынский полицай Михась Гимпа.

Заключенные выстроились у рва. Наконец-то, подумала Ибуца, которой всегда доставалась тройная выработка. Перед строем прошелся кряжистый нацист в кожаном пальто.

– Что еще за хер в кожаном пальто? – подумал кто-то из заключенных.

– Лейтенант фон Лоринкофф, – представился мужчина, вынул пистолет, и пристрелил подумавшего.

Подумал, вытер платком рукоять оружия, – «мало ли, Нюрнберг», пробормотал он, – и надел перчатки.

– Сегодня у нас день нацменьшинств, – сказал он.

– Цыгане шаг вперед, – скомандовал он.

Семья шагнула вперед. Но не все… Индюк Жожо стоял на месте и плакал.

– Ты же цыган, – сказала, шатаясь, Цара.

– Я индюк, – сказал Жожо.

– Я не цыган, я индюк, – сказал индюк.

– Цыганские индюки тоже шаг вперед, – скомандовал лейтенант, которому это наскучило.

– Я не цыганский индюк, – сказал Жожо.

– Жожо, – сказал Годо.

– Я подобрал тебя птенцом, я вырастил тебя, мы ездили по Европе, воровали сумочки, насиловали припозднившихся девчонок в сельской местности, торговали наркотой, трахались в задницу, наконец, – сказал он.

– Как ты мог Забыть? – сказал Годо.

– Я. Не. Цыганский. Индюк. – сказал Жожо и отвернулся.

– О кей, – сказал фон Лоринкофф.

– Докажи, – сказал он, и протянул индюку оружие.

– Жожо… – сказал Ай Пацан.

– Только попробуй при расстреле испортить мне прическу, – сказала Цара.

– Дай я сам их расстреляю за амнистию, знал бы, какая обуза семья, никогда бы не женился, – сказал Годо.

– Вода мокрая, а Земля круглая, если с конца капает, значит трипак, а красное солнце к заморозкам, прощайте – сказал философично Пугло.

– Покупай только молдавское, – сказала Ибуца, но все знали, что лошадь в лагере сошла с ума.

– Жожо… – сказал маленький пацан, и глянул снизу.

– Жить так хочется, – сказал он.

– Не будет больно, пацан, – сказал Жожо.

– Выпей, – сказал Лоринкофф и протянул Индюку флягу.

Индюк выпил, и расстрелял всю Семью.