Кукушата Мидвича. Чокки. Рассказы

— Нет, — сказал он. — И все же что-то есть… — Он попытался закрыть некоторые части полного портрета рукой. — Что-то в расположении и форме глаз, но не совсем. Возможно, лоб, но трудно сказать из-за прически… — Он еще некоторое время подержал в руках фотографии, затем отдал их назад: — Спасибо, что дали мне их посмотреть.

Доктор взял другую фотографию и протянул Колину:

— Это Малкольм, мой сын.

На снимке смеющийся молодой человек стоял перед машиной, у которой топорщилась выхлопная труба, а капот был перетянут ремнями.

— Он очень любил эту машину, — сказал доктор, — но она оказалась слишком быстрой и мощной для того старого автодрома. Перевалила через ограждение и врезалась в дерево.

Он взял фотографию назад и протянул Колину стакан бренди.

Колин слегка взболтнул его. Некоторое время они сидели в тишине. Затем он сделал глоток и закурил.

— Ну хорошо, — сказал он. — Попытаюсь обо всем вам рассказать. Однако, является ли это моим субъективным восприятием или нет, — все это случилось со мной. Последствия и все прочее мы можем обсудить позже, если вам так хочется.

— Идет, — согласился доктор. — Но ваш рассказ начинается с момента того происшествия или же что-то произошло до него?

— Нет, — сказал Колин Трэффорд. — Все началось именно с того самого происшествия.

Был вполне обычный день. Люди и обстоятельства казались совершенно обыденными, за исключением эксперимента, который действительно представлял собой нечто особенное. Чему он был посвящен — я разглашать не вправе, но, насколько могу предположить, к делу это не имеет никакого отношения. Мы все стояли вокруг аппарата. Дикин, ответственный за эксперимент, опустил рубильник. Послышалось гудение, потом вой, словно маховик двигателя начал раскручиваться все быстрее и быстрее. Вой перешел в визг, который постоянно усиливался. Когда шум достиг своего предела, стало больно ушам, но затем меня ожидало внезапное облегчение: шум закончился, и в лаборатории снова наступила тишина. Я смотрел на Дикина, наблюдая за его реакцией, видел, как его пальцы крепко сжимали рычаги, и когда я начал поворачивать голову, чтобы снова взглянуть на объект этого эксперимента, возникла яркая вспышка… Я ничего не услышал, ничего не почувствовал: только белый, ослепительный свет… Затем — ничего, кроме темноты… Я слышал лишь, как плачут люди; и вдруг раздался женский голос, пронзительный крик… и длился, длился, не прекращаясь.

Я ощутил, что на меня навалилось нечто большое и неподъемное. С трудом открыв глаза, я тут же почувствовал резкую боль, словно иглой пронзившую мою голову. Я попытался сопротивляться навалившейся сверху массе и понял, что на мне лежат еще два или три человека. Кое-как выбравшись из-под этой груды тел, я присел и огляделся. На земле лежало несколько человек, другие пытались встать и, растерянно глядя по сторонам, отряхивали одежду. В паре футов от меня виднелось большое колесо. С трудом подняв глаза, я понял, что оно принадлежит автобусу — с моего ракурса он представлялся возвышающимся ярко-красным небоскребом, и, более того, казалось, что он вот-вот упадет на меня. Это заставило меня живо вскочить на ноги — при этом я подхватил молодую девушку, лежавшую рядом, и перетащил ее в более безопасное место. Ее лицо было мертвенно-бледным, в сознание она не приходила.

Я осмотрелся, мало что соображая. Автобус, который, должно быть, ехал с приличной скоростью, по какой-то причине потерял управление, пересек заполненный прохожими тротуар и въехал в стеклянную витрину магазина. При столкновении переднюю часть верхнего этажа смяло ударом, и именно оттуда раздавались крики. Несколько людей все еще лежало на земле; еле-еле шевелила рукой женщина, стонал мужчина, двое или трое лежали в полном безмолвии. Ручейки крови медленно ползли по тротуару среди разбитого стекла. Все машины остановились, и я разглядел несколько полицейских шлемов, которые, возвышаясь над толпой, приближались к нам.

Я подвигал руками и ногами и убедился, что ничего не сломал. Ни малейших признаков боли! Однако голова кружилась, и я чувствовал в висках свой пульс. Ощупывая голову, я нашел болезненное место в левой части затылка, которой я, должно быть, и ударился.

Полицейские наконец пробрались сквозь толпу. Один из них начал отталкивать зевак, другой — осматривать пострадавших, распростертых на земле. Третий полез на верхний этаж автобуса, чтобы разобраться, кто там кричит.

Я попытался совладать с головокружением и осмотреться. Все произошло на Регент-стрит чуть выше Пикадилли. Разбитая витрина принадлежала «Остин Рид». Я снова посмотрел на автобус. Он накренился, но не мог рухнуть вниз, так как плотно упирался в окно примерно в ярде от слова «Универсальный», горящего золотым, чуть красноватым цветом.[11]