Кукушка

– Прости, – сказал он, – но я слишком заметный. Я бы и тебе не позволил там быть, но вижу, ты не остановишься. Я останусь, присмотрю за котлом.

И он был прав – останавливаться Ялка не собиралась.

Все переговаривались и хлебали из бутылок. Ялка едва докапывалась до смысла сквозь мешанину испанских, голландских, французских и немецких слов, узнавая свежие новости и сплетни. Говорили всякое. Кто-то утверждал, что травник, которого сейчас собираются сжечь, и брат Якоб – одно лицо. Другие говорили, что он только прикидывался Якобом, а настоящий Якоб ходит с белым псом, и он-де и сейчас приходит к раненым, а пса не далее как прошлой ночью видели на западных окраинах лагеря. Другие смеялись в ответ и говорили, что тамошние часовые, немецкие ландскнехты, пьют столько, что скоро будут видеть не только белых волков, но и розовых слонов, и не только по ночам, и что некоторые (только тс-с!) видели деревянную куклу, которая бегала по лагерю сама собой и не давалась в руки, и лопни моя селезёнка, если вру. Кто-то слышал взрывы ночью, а кто-то говорил, что это были вовсе даже и не взрывы, а пушкарская пальба, которую затеяли отчаявшиеся лейденские гёзы. Кто-то говорил, что за ночь вода поднялась на три фута и всё прибывает и если это будет продолжаться, то вся низина возле города скоро превратится в одно большое озеро или болото, что не лучше. Кто-то возмущался, что маркитанты по такому поводу сразу вздули цены, других напрягло, что большинство передвижных борделей скоренько собрались и, пока не залило дороги, затеяли отъезд. Всякое говорили. Всякое.

Внезапно по толпе пронёсся ропот – это в компании пяти офицеров появился Филиппо да Сильвестра, надевший по такому случаю начищенный панцирь, короткий плащ и высокий чёрный морион с плюмажем и богатой чеканкой. Отдельно и чуть позади на сидячих носилках несли раненого брата Себастьяна, его сопровождали стражники и брат Томас. Монах выглядел измождённым, даже отсюда, издалека девушку поразила его землистая бледность. Ближе к костру сгрудились музыканты. Ялка поискала среди них Фрица, но не нашла, а увидела только круглую рожу кукольника – тот вертел головой и словно высматривал в толпе кого-то и не мог найти. Девушка подняла глаза и вздрогнула, наткнувшись на сложенный костёр. «Напрасно я волновалась, что не будет видно», – подумала она. Что да, то да: палач позаботился, чтобы костёр можно было разглядеть отовсюду.

В отличие от всех, травник появился без шума. Наоборот, его сопровождала тишина, кругами расходящаяся по толпе по мере того, как его вели к костру. Ялка, как ни готовилась к этому моменту, была застигнута врасплох. Нож, которым она резала окорок, соскользнул и рассёк ей ладонь. Боли она не почувствовала. Солдаты замирали, переставали двигаться, жевать и долго смотрели травнику вослед. Там, где его провели, долго не смыкался живой коридор, будто люди боялись наступать в его следы. Никто не ругался, не зубоскалил, разве что ворчали в бороды. Многие стаскивали шляпы и береты и осеняли себя крестным знамением. Травник шёл с опущенной головой, ни на кого не глядя; на нём была только старая холщовая рубаха, короткая, как sanbenito, но не sanbenito; руки были связаны за спиной, один стражник держал конец верёвки, ещё двое поддерживали травника с боков под связанные локти; всех троих Ялка видела впервые. Башмаков на травнике не было. Иногда к нему тянулись руки – не ударить, а коснуться, словно чтобы удостовериться, что он настоящий, но стражники отталкивали их. А Жуга всякий раз поднимал взгляд, и Ялка видела, что губы его шевелятся, но не могла отсюда различить, что он говорит. И лишь когда его провели относительно близко, сумела расслышать тихое «Pax vobiscum». Травник не ругал, не проклинал своих палачей, только благословлял. В этом не было смирения надлома, как не было и гордыни, это было что-то другое, словно он просто не мог поступить иначе, а почему – Ялка не понимала. Ряды испанцев волновались. Отсюда, вниз и по склону холма, вдаль уходили головы, головы, головы: непокрытые волосы, перья на шляпах и разрезанных беретах, плюмажи на шлемах, пехотные салады кнехтов, морионы пехотинцев, каски пикинёров… Всё это напоминало бы толпу на рынке, когда б не вопиющие неподвижность и молчание. Ни весёлого коловращения, ни звуков музыки, ни споров, ни смеха. Впрочем, смешки появлялись, бегали в толпе испуганными зверьками и тотчас пропадали. Все были возбуждены, но никто не ждал забавы или развлечения.