Кукушонок

В баре, под пиво и разной крепости коктейли они братались с журналистами из соцстран и вполголоса обсуждали с ними всевозможные варианты желательных перемен в верхах. Правда, гэдээровцы были более осторожными, шепотом делясь сведениями о привольной и сытой жизни соотечественников за берлинской стеной, жаловались на цензуру и бесчинства их КГБ – «Штази». Поляки так же негромко допытывались у русских, что они знают о катынской трагедии*, а те, не понимая, чего от них хотят, поправляли, рассказывая о сожженной фашистами белорусской Хатыни. Немцы, нарываясь на драку, тут же поправляли: «Это ваши полицаи сделали», что, как выяснится годы спустя, было правдой…

В общие разговоры время от времени вклинивался непонятно почему находившийся здесь, не имевший никакого отношения ни к журналистской братии, ни к обслуге МДЖ, болгарин Радко, выдававший себя за этакого морского волка. Лет сорока, поджарый, дочерна загорелый и в капитанской фуражке с якорной кокардой, он всегда приступал к знакомству с неизменной хриплой фразы: «Я люблю своя мама, Болгария и Советский Союз!» В политические споры не вступал, но активно приставал к женщинам, угощая их легкими коктейлями собственной рецептуры, зазывая к себе в комнату и обещая романтическую рыбалку на рассвете. Получив, как говорится, от ворот поворот, злился, смешивал в бокале мастику со сливовицей, мгновенно пьянел, обзывал дам, презревших его домогательства, курвами, за что тут же получал в челюсть от русских, немедленно вступавших за женскую честь, отключался и засыпал на диванчике в углу. А на рассвете действительно отправлялся вместе с шеф-поваром в море за свежей рыбой, чтобы вечером, как ни в чем не бывало, появиться в баре и повторить свои безуспешные попытки.

Впрочем, неуступчивыми были далеко не все дамы, но если они уж и заводили недолгие курортные романы, то отдавали предпочтение соотечественникам. И лишь девушка Света из какого-то сибирского городка – обладательница весьма вульгарной наружности: крупные скулы ее лица всегда, несмотря на время дня и ночи, алели пятнами румян, веки подкрашены синевой, а чувственные полные губы отсвечивали вызывающе ярким лиловым перламутром, – игнорировала своих, предпочитая любовные похождения на стороне. Жора убедился в этом буквально на второй день, когда предложил ей «перепихнуться» накоротке.

– Да без проблем! – легко согласилась она. – Ты, наверно, богатенький «утюг»?

– Какой еще утюг? – не понял Жора.

– Во темнота! «Утюг» – валютчик, то есть мужик при деньгах, – пояснила Света. – Все понятно: с тебя нечего взять, кроме анализов, так? А туда же, – передразнила с презрением, – перепихнуться! Отвянь, нищета!

На пляже она появлялась редко, демонстрируя роскошные формы, едва прикрытые довольно смелым купальником, и вызывая у мужчин вполне понятные нескромные желания, а у женщин ехидно-завистливые реплики типа: «Ой-ой, я не такая, я жду трамвая!». После обеда сибирячка, как правило, исчезала, возвращаясь поздно вечером на авто в сопровождении бандитского вида болгар с кипой ярких подарочных пакетов в руках. Ближе к ночи Света возникала в баре всегда в разных джинсовых нарядах. Судя по тому, что пару раз ее видели выходившей утром из номера руководителя группы – лысого спецкора самой главной газеты страны – такого рода неформальные связи с аборигенами ей сходили с рук. Сам он тоже редко общался с коллегами, отдыхая по какой-то своей, особой программе. Питался в отдельном кабинете, не загорал, не купался со всеми, часто куда-то пропадая на весь день с приезжавшими за ним на черной иностранной машине людьми в строгих костюмах и возвращаясь, как та Света, тоже с не пустыми руками.

– Не завидуйте, девушки: каждый зарабатывает, чем может, – остановил как-то затеянное дамами обсуждение «непристойного» поведения сибирячки, оказавшейся даже не журналисткой, а лишь скромной машинисткой издательства, знаменитый известинский фельетонист Илья Ерёмин. – На блядей всегда и везде был и будет спрос. Опять же их товар неубиваемый: чем они торгуют, то у них же после продажи и остается…

Сами москвичи столь же активно, как Света, занимались фарцой, продавая из-под полы местным жителям привезенные с собой банки черной и красной икры и бутылки «Столичной». Жора таким бартером не интересовался: пристроенный тестем в обкомовский спецмагазин, он мог купить там всё, что его коллеги здесь добывали. Может, еще и поэтому новые товарищи воспринимали Георгия как неглупого, но простоватого, не приспособленного к жизни наивного парня, каким он на самом деле не был.

Законно же обмененных на рубли болгарских левов ему хватало лишь на скромные посиделки в баре и экскурсии. Так что домой он вернулся всего лишь с бронзовым загаром, бутылкой местного вина и большим пакетом отборного винограда, но зато с хорошо «проветренной» головой и без посланного вдогонку компромата от пресловутого «Васи», которым, как намного позже расскажет ему всезнающий Круглов, была та самая Света.