Куликовская битва. Одна строчка в летописи

  Налетели мы на тыл Мамая и пали ордынцы во множестве. Им бы резерв на нас бросить, защитить тыл свой, да все их люди в сражении. Дрогнули они и заметались, не понимая, что делать дальше. Главный полк, видя нашу стремительную атаку, воспрянул духом и из последних сил, истекая кровью, надавил по центру. Совсем плохо ордынцам стало – меж двух огней попали. И спереди бьют и сзади. По-русски говоря – и в хвост и в гриву. Тут и полки правой руки поднатужились, обходить противника вдоль Непрявды начали, а славные коломенцы – резерв добивать. Что тут началось! Закричали поганые в ужасе и побежали, яки ведмедь напуганный не разбирая куда. Своих лошаками мнут и давят, лишь бы ноги прочь унести. Э-э-эх! Разгулялась тут конница русская: пятьдесят вёрст по степи неумытых гнали и … умывали кровью.

   А потом тишина райская на поле Куликово упала. Победа!!!

   … Сполз я с коня и долго лежал, отдыхаючи. Не было никаких мыслей, никаких чувств, никаких желаний. Словно это не я, а кукла деревянная. Только к вечеру, когда остатки Орды были уже далеко, я опомнился, пришёл в себя.

   -Я жив! – заликовало сердце. – Победа! И я жив! Жив! Жив!

   Зачали обниматься, прославлять князя Дмитрия Ивановича, Пересвета, других знатных воинов. Опосля стали ходить по полю и смотреть на уснувших навсегда героев, лежащих на залитой кровью траве с чувством вины оттого, что мы остались живы, а они погибли. Нашли Пересвета.

   -Видите, братья, зачинателя своего, – обратился князь к воинам, – ибо этот Пересвет, пособник наш, благословлённый игуменом Сергием, и победил сильного и злого Мамая, от которого испили бы мы смертную чашу.

   Восемь дней хоронили мы героев. Двести пятьдесят три тысячи русских воинов легли в могилы на берегу Непрядвы. Руки устали землю рыть, готовя погибшим почивальные места. А Пересвета князь приказал вести в Москву и похоронить в Симоновском монастыре.

   По всей видимости, Захарий рассказал всё, что хотел. Он замолчал и отрешённо гладил кошку, забравшуюся к нему на колени.

   -Я всё записал, Захарий Иванович, – взволнованно произнёс Никита. – Побегу в монастырь, прямо руки чешутся новую летопись писать. А потом, когда я её с митрополитом согласую, я приду её к вам зачитать.

   Он быстро собрал свои дощечки и ушёл, а появился только через две недели, когда Захарий уж перестал его ждать.

   -Написал, что ли? – спросил Захарий равнодушным тоном, изо всех сил пряча своё любопытство.

– Как и сказать-то не знаю, Захарий Иванович, – ответил Никита, – записал я всё, что вы мне поведали и к митрополиту понёс. Выслушал он меня внимательно и запретил летопись менять!

   -Правду ищешь? – спросил он меня. – Пересвет – спаситель Руси? Нет! Пересвет был простым воином. Он, как и все павшие, в тот великий для Руси день, выполнил свой долг и внёс свою долю в победу всего народа. А главным человеком на Руси был великий князь Дмитрий Иванович. Он и победил Мамая! Так записано в летописи, так и оставим потомкам нашим. А вот Захария Тютчева ты внеси в летопись: заслужил он почести людской во веки веков.

   -Внёс я, Захарий Иванович, – засуетился Никита, – вот послушайте это место:

   *Князь же Дмитрий Иванович послал к нечестивому царю Мамаю избранного своего юношу, по имени Захарий Тютчев, испытанного разумом и смыслом.*

   -И только-то? Всего одна строчка? – расстроился Захарий.

   -Одна строчка, вы говорите! – воскликнул Никита. – Как бы я хотел быть одним только именем в летописи Руси! Да, Захарий Иванович Тютчев, о Вас всего одна строчка, но какая же это величайшая честь – даже одной строчкой быть вписанным в летопись Руси!

   Пройдут тысячи лет, народятся многие поколения, но ваше имя, Захарий Иванович, будут знать, и прославлять благодарные потомки земли нашей!

   -Слышь, Ефросинья? – уже радостно спросил Захарий. – Вон Никита говорит, что нас с тобой люди через тысячу лет помнить будут. Знай наших! За это, Фросюшка, даже и в постный день выпить не грех. По сему, голубка моя сизокрылая, налей-ка нам с Никитой медка. Да и Любаву кликни из светёлки, пусть снедь нам под мёд приготовит.

   Они переместились к столу, а вошедшая в комнату Любава стала накрывать на стол.

– Вот ты Никита свои бесстыжие глаза, почитай две недели не появлял до нас, – сказал Захарий. – Ты, что не знал, что тебя здесь ждут. Не стыдно?

– Я, Захарий Иванович работу спешил закончить, – ответил Никита, – не поверите, ночами, как сова лесная сидел за столом при свечке.

– Ты работу спешил закончить, – укоризненно ответил дед, – а внучка моя Любава чуть не ослепла. Все глазки просмотрела, поджидая, когда же Никита соизволит навестить её.

– Деда! – воскликнула Любава и покраснела, – бабушка скажи ему. Почто деда словами балует.

– А, что Никита, – не обращая внимания на внучку, продолжил Захарий, – хороша моя внучка? Ты посмотри, какая ладная. А хозяйка такая, слов нет, всё умеет делать: и готовит, и стирает, и…

– Бабушка!– не дала ему продолжить Любава, – ну скажи ему. Вот уйду сейчас, и пусть тогда сам себе лук в похлёбку крошит.