Куликовская битва. Сборник статей

Письмом от 22 октября 1820 г. Васильев осведомил Оленина о проведенном осмотре Куликова поля, а также послал ему «как любителю отечественной истории» один из найденных там бердышей[875]. Оленин, отвечая Васильеву 7 декабря 1820 г., сообщал, что Мартос, увидев у него этот бердыш, «непременно хотел употребить его в руках героя русского в памятнике предполагаемом». «Признаюсь Вам, — писал далее Оленин, — что желал бы видеть сей памятник в ближайшем к тому полю городе или даже селении, ибо произведения ваятельного искусства в чистом обширном поле совершенно теряют надлежащий эффект, извините, что нет русского на это слово»[876]

. Он прямо высказался здесь против намерения Васильева возвести памятник именно на Куликовом поле.

В ответном письме 17 декабря 1820 г. Васильев, указывая, что «дело на полном ходу…, нетерпение и любопытство многих дошло до степени достаточной, а Иван Петрович Мартос жадничает (подчеркнуто в оригинале. — В. А.) приняться за работу», явно стремился показать, что пересматривать его предложение теперь уже поздно. Но все же он был вынужден признать, что «на Куликовом поле в Епифанском уезде на пространстве диком и глухом едва ли кто воздаст хвалу русскому Фидию». Поэтому Васильев и сделал несколько неожиданное предложение: «Нижегородский гражданин Минин оказался на Красной площади в Москве. Почему же герою Донскому не украсить своим присутствием губернский город Тулу?»[877]

Не исключено, что, хотя документальных свидетельств и нет, обсуждалась возможность постановки памятника Дмитрию Донскому в столице. Только в связи с этим может быть понято страстное обращение Васильева к Оленину: «Молю Вас всем именем древности российской, не отдавайте Дмитрия ни Москве, ни Петербургу…, чем увидеть его на великолепных площадях Ваших, соглашусь скорее, чтобы он поставлен был хотя бы в дебрях, но только тульских»[878]. Он осторожно пытался вернуть Оленина к своему первоначальному предложению.

25 января 1821 г., отвечая Васильеву весьма дружественным письмом, Оленин, однако, остался непреклонным. «Как президент Академии художеств, — писал он, — я протестую (подчеркнуто в оригинале. — В. А

.) против сооружения памятника Дмитрию на самом Куликовом поле». Но далее он заявлял, что «готов обеими моими руками» подписать согласие на постановку памятника в Туле. На Куликовом поле он предлагал «воздвигнуть простую, но огромную пирамиду или столп с надлежащей надписью»[879].

Авторитетное мнение президента Академии художеств и предопределило судьбу проекта Мартоса, который осенью 1821 г. поступил на рассмотрение Комитета министров. Министр просвещения и духовных дел Л. Н. Голицын и министр внутренних дел В. Г. Кочубей нашли, что проект Мартоса слишком роскошен для провинциальной глуши, и потому «за нейдением к месту» (так!) от него решили отказаться[880]

.

10 декабря 1821 г. министры определили воздвигнуть на Куликовом поле обелиск, «подобно тому как и на многих местах, где были замечательные сражения, существуют». Тем самым был обусловлен характер нового проекта, составление которого поручалось Академии художеств. Комитет предпочел грандиозному замыслу Мартоса более традиционное решение, но оно означало официальное признание плана Васильева и Балашова. Комитет под председательством Балашова предложил создать на Куликовом поле целый мемориальный ансамбль. В него должны были войти: обелиск из гранита или чугуна (на Красном холме), храм во имя Сергия Радонежского, инвалидный дом для ветеранов войны 1812 г., которым поручалось охранять памятник и «возвещать древнюю отечественную славу»[881].

Для осуществления столь широких планов пока не было средств. Единственно возможным оставалось проектирование памятника. Архитектор А. М. Мельников (1784–1854 гг.) разработал новый проект. Он, умело используя привычные формы, не проявил особой оригинальности. На пьедестале возвышался гранитный обелиск с беломраморным барельефом. Он изображал эпизод, когда соратники сообщают раненому князю Дмитрию «о совершенном поражении татар». Масштаб памятника мало отвечал условиям местности, а сюжет барельефа не выражал героического пафоса борьбы и подвига, какой был в проекте Мартоса. Все же Комитет министров в 1823 г. одобрил проект (с заменой барельефа надписью) и назначил на его исполнение 49 160 руб.[882]

Только 27 августа 1824 г. Александр I, окончательно утвердив предложения Балашова, разрешил открыть «повсеместно в государстве» подписку «на добровольные приношения» для сбора средств на памятник и инвалидный дом. По всей России открылся сбор добровольных пожертвований. Создание памятника становилось подлинно всенародным делом.