Культ некомпетентности

Это преображенные в идеи чувства, что, без сомнения, справедливо для каждой общей идеи. И чувства очень сильные. Власть народа есть истина для тех, кто в нее верит, истина безоговорочная и столь же величественная, как Цезарь во всем своем блеске для древнего римлянина или Людовик XIV во всей своей славе для француза XVII века.

Идея о равенстве тоже истинна для того, кто в нее верит, она должна быть таковой, потому что воплощает собой справедливость — постыдна сама мысль о том, что справедливое не истинно. Для демократа мир с момента возникновения постепенно восходит к торжеству идей народной власти и равенства, последняя предполагает первую, народная же власть должна обеспечить равенство, в этом её миссия, причем народная власть и равенство олицетворяют не что иное, как цивилизацию, а их отсутствие, отказ от них отбрасывают человечество ко временам варварства.

Здесь мы имеем дело с догмами. Догма — это могущественное чувство, нашедшее свою формулу. Всё, что строго последовательно выводится из названных двух догм, — истина, которую люди вправе и должны распространять.

Добавим, что учителя народа подталкивают двигаться в том же направлении и менее благородные чувства, достаточно сильные сами по себе. В коммуне учитель противостоит священнику, единственному чаще всего человеку, более или менее просвещенному. Налицо соперничество, борьба за влияние. Между тем священник в силу исторических обстоятельств нередко монархист, ярый или умеренный, и почти всегда союзник аристократии. Он принадлежит к сословию, в свое время представлявшему собой становой хребет государства. Священник убежден, что, несмотря ни на что, оно продолжает им оставаться. При умеренном правлении клир признается государством наряду с судебным ведомством и армией. Если церковь от государства отделена, священство тем более составляет сословие внутри государства, так как из-за строгой организации, из-за того, что для него не существует границ, оно являет собой некий коллектив, единый организм, который пусть не без риска для себя, но зачастую успешно борется с самим государством.

С тем большей рьяностью учитель, соперник священника, бросается на защиту демократических принципов, подталкиваемый не только своими убеждениями, но и вполне понятной ревностью. Гораздо сильнее, чем философ XVIII века (так как в нем больше интереса, неприязни, враждебности), убежден он в том, что всё, чему учит священник, досужая выдумка коварных угнетателей, желающих закабалить, поработить народ, дабы навсегда утвердить свое господство. Отсюда подчеркнутая приверженность народного наставника к подновленным философским теориям Дидро и Гольбаха. Для учителя священник просто не может не быть негодяем.

«Атеизм аристократичен», — говорил Робеспьер, вспоминая Руссо. Атеизм демократичен, утверждают современные учителя. Откуда такой разнобой во мнениях? Просто в XVIII веке неверие процветало именно среди знати, народ же в массе своей веровал в Бога. Теперешние священнослужители — я уже говорил почему, — памятуя также о преследованиях, которым подверглась церковь при начальном триумфе демократии, остались в душе аристократами или стали ими уже в наше время. Атеизм, стало быть, превратился в оружие демократов против деистов, чаще всего проповедующих аристократические взгляды.

В целом атеизм прекрасно сочетается (это знал уже Робеспьер) с ходячими представлениями самых низкопробных демагогов. Не быть ничем связанным, пользоваться неограниченной властью — вот к чему первым долгом стремится народ. Вернее, это демократы стремятся к тому, чтобы народ не был ничем связан и пользовался неограниченной властью. Между тем Бог — это ограничение, Бог — узда. И если демократы не признают освященную годами конституцию, которую народ не мог бы в одночасье изменить и которая не позволяет ему принимать дурные законы, если демократы не признают, как выражался Аристотель, главенства законов, главенства древнего законоуложения, сдерживающего народ, не дающего ему без конца штамповать декреты, тем более они не приемлют Бога с его заповедями, с его основополагающими предписаниями, предшествующими всем вообще законам и установлениям, превосходящими их, полагающими предел законодательным поползновениям народа, его произволу, его абсолютной власти.

Бисмарка спросили после Седана: «С кем вы воюете теперь, когда пал Наполеон?» «С Людовиком XIV», — ответствовал тот. На вопрос о его атеизме демократ вполне мог бы ответить: «Я воюю с Моисеем».

Вот на чем зиждется атеизм демократов, атеизм новоявленных учителей. Вот откуда известная формула анархистов: «Ни Бога, ни властелина», не нуждающаяся для них ни в поправках, ни в дополнениях. Демократ добавил бы: «Ни Бога, ни властелина — один лишь народ».

Подытоживая бурные политические дискуссии 1849-1850 годов, Виктор Пого сказал: «...и будут лишь две власти: народ и Бог». Современный демократ уверен: само существование Бога, вера в него поколеблет устои верховной власти народа.