Культура Древнего Египта. Материальное и духовное наследие народов долины Нила

Анализируя древнеегипетскую историю после амарнского периода, мы увидели, что искусство и литература оставались обездушенными из-за сохранения модернистских форм, соответствующих меняющимся временам и неегипетскому влиянию, характерному для этого периода. Ответная реакция возникла после 720 г. до н. э., когда для искусства стал характерен нарочитый архаизм. Духовная пустота окружающей действительности заставляла искать утешение в произведениях прошлого и добросовестном их копировании (фото 32а). В большинстве своем художники избегали копировать то, что было создано в период Нового царства, и обращались за вдохновением к Древнему и Среднему царствам, ко временам, когда дух Египта был наиболее силен и чист от чужеземного влияния. Лучшие из таких копий оказывались крайне удачными, поэтому часто довольно трудно отличить статую XXV или начала XXVI династии от статуи VI или XII династии. По этой же причине ранние этапы «возрождения» были более продуктивными, так как художникам удавалось передать форму и жизненную силу произведений, которые они использовали в качестве образцов. Когда, однако, на смену этому явлению пришло слепое копирование, все попытки творческого переосмысления прекратились и произведения стали скучными и безжизненными[365]. Мы склонны считать это простой модой на все старинное. На наружной, сложенной из каменных блоков стене гробницы Педиаменопе в Фивах использованы те же встраиваемые панели, которые были типичны для мастаб в самые ранние периоды истории и от которых отказались уже при III и IV династиях[366]. Стены многих гробниц покрыты бездумно скопированными Текстами пирамид, высеченными в царских гробницах за семнадцать веков до этого. Чиновник XXVI династии по имени Иби проявил невероятное упорство в своей страсти к древностям. Каким-то образом он обнаружил, что его имя и некоторые титулы совпадали с именем и титулами одного из чиновников VI династии, похороненного в Дейр-эль-Гебрави, в 200 тысячах миль (322 километра) к северу от Фив. Он отправил туда рисовальщика, чтобы тот скопировал сцены и надписи из гробницы Иби шестнадцативековой давности, которые затем были перекомпонованы, дополнены и украсили стены его собственной гробницы в Фивах. При этом воспроизведение было таким добросовестным, что мы можем восстановить и уточнить элементы текста и изображений, не сохранившиеся в более древней гробнице, по материалам более поздней, и наоборот. Скопированные сцены были плоскими и неодухотворенными, в них не было баланса и силы, характерных для произведений прежних художников. Более того, механическая имитация приводила к искажению элементов, которые к 625 г. до н. э. перестали быть понятны египтянам. В конце концов, оригинал принадлежал к временам легендарного прошлого и мог иметь магическую ценность, даже если значение его более не было понятным[367].

Отдаленность древних времен компенсировалась слепым демонстративным почитанием прошлого, которому свойственны сила и успех. Такая попытка убежать от позорного настоящего не была свойственна исключительно Египту. В Вавилоне Набонид, современник XXVI династии, был глубоко поглощен древней историей своей страны, к которой он относился с огромным благоговением. Он изучал древние тексты и пытался восстанавливать храмы, следуя древним чертежам. Когда настоящее было малоинтересным, а будущее не сулило ничего хорошего, люди искали утешение в прославлении своего прошлого.

Чтобы понять, насколько оскудел египетский дух, мы должны вернуться назад и рассмотреть некоторые литературные и художественные произведения времен Тутмоса III. Например, в начале XIX и XX династий имели место внезапные и радикальные перемены в украшении египетских гробниц. На протяжении четырнадцати столетий, начиная с IV династии, сцены в гробницах подчеркивали веселую, богатую жизнь. Основной темой являлось отрицание смерти через изображение счастливых моментов из жизни. Самым сильным страхом, связанным со смертью, было опасение того, что придется бродить по знакомым местам в темноте: каждого успокаивало знание того, что места знакомы ему, приятны и залиты дневным светом. Поэтому на ярких и полных уверенности сценах изображались золотые поля с изобильным урожаем, корабли, толкаемые попутным ветром, волнительная охота в пустыне и дети, радостно кричащие во время своих игр. Разумеется, все эти сцены были заупокойными: успех и процветание здесь служили отправной точкой для вечного счастья там; изображения урожая или пасущихся животных магическим образом обеспечивали высокопоставленным покойникам пищу в ином мире; сцены с изображением кораблей давали им свободу передвижения; изображения земного здоровья и благополучия обеспечивали высокое положение в раю и т. д. Основной момент заключается в том, что во всех гробницах, датируемых периодом с IV по XIX династию, акцент делается на жизни и отрицании действительности смерти. Это придавало сценам из гробниц их удивительную силу, связанную с умением радоваться жизни и оптимизмом[368].