Культура древнего Рима. Том 2

Особенно отчетливо это можно проследить на символике эпиграфических памятников Малой Азии с изображением рыбы, дельфина, креста, виноградной лозы и др. Знакомство с памятниками, имеющими символ рыбы, заставляет поставить следующий вопрос: всегда ли изображение рыбы являлось религиозным символом погребенного там христианина или могло быть знаком профессии крестьянина и рыболова.

У издателей IV тома МАМА нет никаких сомнений в том, что здесь имеет место христианская символика. Однако по этому поводу надо высказать следующие соображения.

Во-первых, расположение рыбы и быка на одном и том же месте над гирляндой одинаково. Если бы рыба была символом христианства, ее должны были бы поместить в акротерии и не сопоставлять по значению с быком. Расположение рыбы и быков на памятниках на одном и том же месте заставляет сомневаться, что в одном случае имеется в виду символ, а в другом бык — как знак земледельческих работ крестьянина. Скорее всего, значение знаков быка и рыбы было одинаково сельскохозяйственное.

Во-вторых, помимо того, известен еще ряд памятников из Фригии, имеющих то же самое изображение рыбы. Это надписи, хранящиеся в Оттоманском музее в Стамбуле под инвентарными номерами 4096–4101. Л. Робер, издавший эти надписи (Hellenica, X, р. 89, sqq.), отмечает, что точное их местонахождение неизвестно, и предположительно относит их к местности между Измитом и Анкарой во внутренних районах: Малой Азии.

Надписи с изображением рыбы часто сопровождались посвящением богу Потамосу, т. е. заведомо не были христианскими, хотя издатели всех томов МАМА непременно рассматривают этот символ как христианский.

Сохранился еще ряд нехристианских памятников, на которых встречается изображение рыбы, чаще всего — в надписях рыбаков, сельских жителей, живших на берегах рек и озер. К числу таких памятников относится МАМА, VII, № 259 из восточной Фригии (совр. Пирибейли), где наряду с фигурами мужчин и женщин, головами быков, молотком, корзиной и другими предметами имеется изображение рыбы. Этот мотив можно обнаружить не только в надписях и рельефах, но и на деталях архитектурных памятников. На одном из архитравов, например, видны следующие изображения: две головы быков, соединенные гирляндой, кратер, рыба, гроздь винограда, опять две головы быков, соединенные гирляндой, виноградный лист, орел, символ Зевса Бронтонта. Здесь, несомненно, изображение рыбы никакого отношения к христианству не имело, так как не мог бы христианин обращаться одновременно и к символу Христа, и к символу Зевса (МАМА, VII, № 293). Сказанное позволяет считать, что изображение рыбы задолго до христианства являлось одним из распространенных на рельефах Малой Азии. Точно так же, как виноградарь изображал на надгробных и вотивных памятниках гроздь и листья винограда, каменотес — молоток, пахарь — быков, рыбак изображал рыбу. Христианство, пришедшее в Малую Азию, взяло этот символ из широко распространенных изображений местных сельских рельефов.

И второе замечание. Как правило, памятники, относящиеся к III в. и имеющие изображение рыбы, еще нельзя считать христианскими. То же самое можно сказать и относительно дельфина как символа христианства. Еще задолго до этого периода изображение дельфина часто встречается на малоазийских мозаиках: это дельфины, резвящиеся в воде, сцены охоты на дельфинов, мифологические сцены, изображающие греческих богинь, плывущих на дельфинах через море, и т. д. Появление изображения дельфина на памятниках нельзя связывать обязательно с христианством. Скорее наоборот — христианство взяло также и этот символ из широко распространенного языческого изобразительного искусства Малой Азии.

К памятникам переходной эпохи можно отнести и надпись МАМА, I, № 235. Относительно нее издатель I тома МАМА У. Калдер пишет,' что «ее можно было бы вполне считать христианской (на основании строки 12), если бы не языческое проклятие в строках 14–17». И действительно, памятник производит двойственное впечатление. С одной стороны, на рельефе нет никаких изображений, что сближает его с христианскими; строка 12, в которой говорится о бессмертном боге , также может свидетельствовать о каких-то христианских мотивах. Однако, с другой стороны, нельзя не обратить внимание и на «проклятие» в адрес грабителя могилы, полностью повторяющее фригийские языческие проклятия I–III вв. Оно звучит следующим образом: oixov .

Надпись , I, № 235 представляет собой яркий пример того, как христианство заимствует фразеологию, различные понятия и определения у сельских жителей, для которых дом, жена, семья были опорой в их повседневных трудах и заботах.

К числу подобных памятников переходного периода следует отнести и группу надписей, в которых уже упоминается пресбютер, служитель христианского культа, но сам характер надгробного памятника, а тем самым и представления того, кто его поставил, ничем еще не отличаются от языческих. Приведем примеры.