Культура и империализм

Ориенталистская репрезентация Востока, которая исследовалась в «Ориентализме», здесь дополняется аналогичными по сути дискурсивными ходами в отношении всего не-западного мира. В качестве типичного примера такого симулякра Саид анализирует «миф о ленивом туземце», где, собственно, название уже выступает главной характеристикой образа представителей подчиненной расы. Под разными наименованиями этот образ кочует из работы в работу и широко представлен в имагинативной практике романа. При этом повторяется типичный набор черт «восточного человека»: он ленив и неорганизован, слишком любит деньги, нерационален и погряз в предрассудках, слишком много времени тратит на пустые разговоры и вообще излишне многословен.

Однако в этом анализе имперского нарратива появляются и некоторые новые по сравнению с «Ориентализмом» нотки. Прежде всего это тема «радостей империализма», которая вновь выводит нас на представление о неординарной фигуре первопроходца, «солдата империи».

«Радости империализма» — это удачное сочетание познавательных и административных задач с природными чертами личности участников имперского предприятия. Свойственная им энергия, авантюрная жилка, предприимчивость и инициатива, а также верность принципам и понимание Бремени Белого человека — вот тот положительный образ рядового героя империи, который с такой любовью рисует Киплинг в «Киме». Прежде всего, это сам Ким О'Хара — сирота, сын сержанта ирландского полка Индийской армии и белой матери, но он ведет себя как туземный подросток. Участие в Большой игре удачным образом сочетается для него с природным артистизмом, склонностью к авантюре, переодеваниям, поразительным даром маскировки. Это так похоже на движение бойскаутов, как его понимал основатель движения лорд Баден-Пауэлл — защитников «стен империи»: сочетания игры и серьезного дела, удовольствия и долга.

Поначалу участие в шпионаже для Кима — по большей части действительно просто игра. Но впоследствии он уже вполне осознанно примыкает к миру Большой игры. Но тем самым, как подчеркивает Саид, он встает на путь коллаборационизма, действуя не на стороне того, кого прежде считал своим народом. Однако для самого Киплинга никакой проблемы в этом нет: он совершенно искренне не видел для Индии лучшей доли, чем находиться под управлением Британии. Дело империи — это благо для самой Индии. И в этом смысле Киплинг — убежденный империалист.

Вообще «Ким», как отмечает Саид, очень мужской роман. Это роман о мужской дружбе. В центре его — старик-лама, святой человек, совершающий паломничество в поисках Реки жизни, и его чела, смышленый и обаятельный ученик-подросток. Остальные фигуры индийцев — афганец-торговец лошадьми Махбуб Али и ученый-этнограф Хур-ри-Бабу, — участвующие в Большой игре, хоть и представлены с симпатией, но в целом, скорее, в ироническом плане. Определяет же в итоге жизненную судьбу Кима другой взрослый мужчина — британский этнограф-разведчик полковник Крейтон, в котором вполне органично сочетаются черты разведчика и серьезного ученого. Для Крейтона этнография и колониальная работа плавно перетекают друг в друга, он может интересоваться талантливым мальчиком и как будущим шпионом, и как антропологической диковинкой. Как и Ким, для Крейтона долг и личные склонности счастливо дополняют друг друга. Империя — это увлекательное занятие.

Киплинг, конечно, любит Индию, восхищается ее многокрасочностью, видит многие достоинства населяющих ее народов. Но при этом изображает исключительно западное представление об Индии. Киплинг совершенно искренне убежден, что процветание Индии возможно только в том случае, если направлять ее и руководить ею будет Белый человек, а именно — Британская империя. Какая-либо самостоятельность будет просто губительна для Индии. Сама по себе она лишена формы, слишком хаотична, чтобы обойтись без рационализующей поддержки Белого человека.

И этот сюжет вновь выводит нас на фигуру империалиста. Там были и суровые генералы и губернаторы (вроде Кромера, Бюго и Бразза), умелые и энергичные колониальные администраторы (вроде Керзона), но были и многочисленные солдаты империи, среди которых много талантливых, энергичных, умных и вполне честных людей, которым вдобавок нравилось заниматься своим делом. Конечно, многими колонистами двигала нажива, но было, как неоднократно отмечает Саид, и нечто другое, некая тяга, которая заставляла вполне благопристойных людей «воспринимать империю как долговременную, почти метафизическую обязанность». Перед колонистами стояли исключительные трудности, кроме того, всегда присутствовал количественный аспект: небольшие группы колонистов управляли большими массами туземцев. Имперское предприятие в значительной степени подкреплялось чувством позитивной общности с материнским государством.

И они также составляют существенную часть имперского нарратива, подкрепляя своей энергией тезис о цивилизаторской миссии и «бремени Белого человека». Есть от чего устыдиться, но есть и чем восхититься.