Культура и ценность. О достоверности

«Вы не обязаны, я покажу вам другой способ – но вы не послушаетесь».

Не думаю, что Шекспира можно поставить в ряд с другими поэтами.

Был ли он, скорее, творцом языка, чем поэтом?

Я могу лишь смотреть в восхищении и не пытаюсь даже подступиться к нему.

Я с глубоким подозрением отношусь к почитателям Шекспира. Думаю, беда в том, что он, по крайней мере в западной культуре, стоит особняком, так что его можно поместить в ряд лишь неверно.

Не то чтобы Ш. хорошо изображал человеческие типажи и был близок к жизни. Он вовсе к ней не близок. Но у него такая твердая рука и такие привольные мазки, что всякий из его персонажей выглядит значимым, достойным.

«Великое сердце Бетховена» – никто не скажет «великое сердце Шекспира». Твердая рука, создавшая новые формы языка, кажется мне более точным образом.

Поэт не может на деле сказать о себе: «Я пою, как птица»; но Ш., быть может, мог бы сказать такое.

Одна и та же тема имеет различное выражение в миноре и в мажоре, но совершенно ошибочно говорить о некоем общем характере минора. (У Шуберта мажор часто звучит печальнее минора.)

Точно так же, думаю, нелепо и тщетно для понимания картины рассуждать о характерах отдельных цветов. Тем самым мы рассуждаем лишь о практическом применении. Тот факт, что зеленый воспринимается в качестве цвета скатерти иначе, нежели красный, никак не дает представления об их роли в картине.

Не думаю, что Шекспир размышлял о «жребии поэта».

И вряд ли он воспринимал себя как пророка или наставника человечества.

Люди глядят на него с изумлением, как на чудо природы. Они не чувствуют, что вступают в контакт с великим человеком. Скорее, это природный феномен.

Думаю, чтобы наслаждаться творчеством поэта, нужно любить культуру, к которой он принадлежит. Если вы к ней безразличны или она вас отталкивает, ваше восхищение остывает.

Если верующий в Бога оглянется и спросит: откуда взялось все вокруг? откуда появилось то, что я вижу? – он требует вовсе не привычного объяснения; суть его вопроса в том, что это – выражение его поисков. Он выражает тем самым настрой по отношению ко всем объяснениям. Но как это проявляется в его жизни?

Этот настрой подразумевает принятие чего-то всерьез, но при том до определенного момента. И убеждение, что есть еще нечто более серьезное.

Кто-то может сказать, например, что весьма серьезно, если тот-то и тот-то умерли, прежде чем завершили свои труды; в ином смысле это не имеет значения. Можно сказать: «в более глубоком смысле».

На деле я хочу сказать, что важны не слова, которыми пользуются, и не мысли, которые их сопровождают, а различное влияние, которое они оказывают на вас в разное время. Откуда мне знать, что двое хотят сказать то же самое, когда говорят, что верят в Бога? И то же самое применимо к Троице.

Теология настаивает на конкретных словах и фразах и запрещает все другие (Карл Барт[83]). Она жестикулирует словами, потому что хочет сказать нечто и не знает, как это сделать. Практика наделяет слова смыслом.

Доказательство Бога должно быть чем-то, посредством чего вы можете убедить себя в существовании Бога. Но думаю, что верующие, предлагающие такие доказательства, хотят анализировать и найти опору своей «вере» в интеллекте, хотя сами никогда не обретут веры через подобные доказательства. «Убедить кого-то в существовании Бога» – задача, которую можно решить посредством воспитания, формирования жизни сугубым образом.

Жизнь может научить верить в Бога. И опыт тоже, но не видения и не прочие чувственные восприятия, которые доказывают существование Верховного Существа, например муки разного рода. Они не показывают Бога в том смысле, в каком показывается объект, и не порождают умозаключений о нем. Опыт, мысли – сама жизнь навязывает нам понятия.

Так что, может быть, это понятие равнозначно понятию объекта.

Причина, по которой я не понимаю Шекспира, в том, что я хочу найти симметрию в асимметрии.

Мне кажется, что все его сочинения представляют собой грандиозные наброски, а не картины; как если бы их нарисовал некто, позволявший себе, так сказать, что угодно. И я понимаю, что этим можно восхищаться и называть высоким искусством, но мне оно не нравится. И я могу понять тех, кто замирает перед его сочинениями в безмолвном изумлении, но восхищаться им так, как восхищаются Бетховеном, значит для меня не понимать Шекспира.

Одна эпоха не понимает другую, и мелкая эпоха не понимает все прочие особым, ничтожным, уродливым образом.

Как Бог судит людей, этого нам не представить. Если Он и вправду прибегает к искушению и использует слабости человеческой натуры, кого Он может обвинять? А если нет, тогда эти две силы попросту сочетаются, ибо конец предрешен. В таком случае человек сотворен побеждать либо подчиняться взаимодействию сил. И это не религиозная идея, а научная гипотеза.

Если хотите остаться в пределах религии, вы должны бороться.