Культура поэзии – 2. Статьи. Очерки. Эссе

Просыпаешься. Примеряешь на себя время и место. Всё как обычно. А душа не на месте. Не помещается в нише, оставленной телом, – в нише – твоей – в пространстве и во времени. Думаешь: время и место сии – пусты. Или – почти пусты. Тебя вроде как бы и нет. И ты – есть. Вот тело, руки, ноги, туловище, голова. И всё это явно наличествует и существует. Однако место твоё – сдвинулось. Место твоё не на месте. И время ускользает не от тебя – оно движется, но не в тебе и с тобой, а как-то рядом. Ты даже чувствуешь дуновение его. Ветерок. И – шорох места, обдуваемого временем… Заболел? Да нет, вроде всё в порядке. Что-то вчера натворил или недотворил? Да нет опять же – всё нормально… Может, умер? – живёшь в деревне один, в снегах, в морозах. Неделями никого не видишь, кроме птиц (синицы, сойки, снегири), редких котов, пересекающих заснеженный двор и оставляющих в сугробе глубокие следы, цепочки следов, ровные – как по струнке, по линейке, – да собаку, забегающую к тебе раз в день перекусить чем-нибудь, что холодильник послал. Если всё это Тот Свет, значит – ничё, жить Там (Здесь, уже Здесь) – можно.

Закуриваешь и думаешь: так что же нынче не на месте? Ты и душа твоя? Или – место и время твои? Уже – не твои… Глубокое беспокойство вдруг потесняется ощущением счастья, удачи, – предчувствием чего-то важного, что маячит где-то уже недалеко… Раздражаешься. Неожиданно для себя. Застрял между сном и явью. Душа твоя примеряет своё будущее состояние свободы от тебя. Посмертное состояние. Растираешь в пепельнице сигарету и вжимаешься лицом в подушку. Но проход в сон уже сузился – только ребёнок пролезет. Открываешь глаза – а время и место всё ещё в стороне, не с тобой, не в тебе. И ты – не в них…

Встаёшь. Кофе. Сигарета. Сигарета. Сигарета. Одеваешься – и в снег, в минус сорок, в голубоватую, сиреневатую стужу.

Солнце. И луна. Светло. Даже слишком. Между солнцем и луной натянута струнка, а вокруг неё – паутинки, с которых осыпается хрустальная перхоть пороши, посверкивающей в лучах солнца и луны. Мерцающей. Валенки поют – снег крепкий, как древесина, как италийские пинии, из которых делают скрипки. Валенки поют. Звук важный, стройный, внушительный. Звук явно значительный и значимый: два света сошлись в один – Тот и Этот, солнца и луны, снега и слезы, набегающей на мороз. Ох, тяжко! Ох, хорошо! Ох, что-то будет. Что-то случится… Вроде всё на месте. Дом, сад, лес, деревня, две реки и пруд. Планета на месте. А ты всё ещё где-то не здесь, в стороне. Сам по себе. Как обособленный член предложения. Как Узбекистан какой-нибудь после распада СССР.

А в голове ходит по кругу фраза. Нет, даже не фраза – а пара-тройка слов: «когда вода напьётся»… Тело и душа, пронизанные пением валенок и снега, томятся – не верят словам. – Когда вода напьётся?.. – они ждут чего-то другого, более важного, огромного, небывалого. Визуальное – зима, стужа, свет, кристаллические потоки воздуха и облака дыхания – оживает: оживает синицей, которая узнаёт тебя и радостно пищит, знает, что сейчас ты пополнишь птичью столовку салом, семечками, колбасой на верёвочках (сойки – две огромные – уже сидят на черёмухе, одна из них крутит своей мохнатой башкой, – жар-птицы!). Ты кормишь птиц и берёшь деревянную лопату – поправить дорожки к дровам, к бане, к сортиру, к воротам, к задней калитке, вообще к жизни, к простору зазаборному. Ты машешь лопатой – и появляется ритм. Сложный, тахикардический, спазматический и одновременно свободный, вольный, с долготами, отмашками и спорадическим учащением. Ты – сердце. Сердце этой промороженной пустыни в снегу. Сердце зимы.

И ты начинаешь обживать новое своё место, притягивая к нему своё – не своё время. Ощущение (предощущение) того, что что-то должно произойти, сменяется узнаванием (дежавю) этого чувства: ЧТО-ТО УЖЕ ПРОИСХОДИТ! – КОГДА ВОДА НАПЬЁТСЯ!.. Всё – ты уже в этом новом-старом-знакомом состоянии. Звук-звучание, слова и ритм уже есть. Теперь нужно ждать следующего, более глубокого ощущения / предощущения / переживания – иного, воспоминаемого, но незнаемого, узнаваемого, но абсолютно другого, нежели бывшее, пережитое… И ты живёшь в этом состоянии определённой неопределённости, мучительного счастья, которого всё ещё нет (и будет ли?), – в состоянии эвристической асфиксии, когда задыхание твоё – чудесно и страшновато. Ведь ты – сердце. Сердце уже не зимы, а чего-то большего. Ты живёшь (на автопилоте), занимаешься бытом, но сердце и разум твой уже в бытии, а душа – ещё дальше, выше и глубже: она пытается добыть иного вещества, или – вещества Иного, существование которого подтверждается наплывами озноба плечевого, морозцем нервным по спине, холодом под ложечкой и валидоловым сквозняком в гортани. Так и живёшь на три пространства (на три фронта): быт – бытие – Иное.