Культура Возрождения в Италии

Изобретатели и рассказчики таких шутливых сообщений стали необходимой фигурой; среди них, вероятно, были первоклассные мастера, значительно превосходящие обыкновенных придворных шутов, которые не выдерживали конкуренции, постоянно меняющегося состава публики и быстрого понимания слушателей (преимущества пребывания во Флоренции). Поэтому некоторые флорентийцы разъезжали по дворам тиранов Ломбардии и Романьи[326], где их расчеты оправдывались, тогда как в своем родном городе, переполненном остроумием, им доставалось немногое. Лучший тип этих людей — забавник (l’uomo piacevole), низший — скоморох и обыкновенный дармоед, появляющийся на свадьбах и пирах со словами: «То, что меня не пригласили, не моя вина». Иногда они помогают разорить молодого мота[327], но в целом их презирают и считают паразитами; выше же стоящие остряки считают себя подобными князьям, а в своих остротах видят поистине нечто суверенное. Дольчибене заявил некогда в Ферраре Карлу IV, который объявил его «королем итальянских шутов»: «Вы покорите мир, ибо Вы друг папы и мой друг; Вы сражаетесь мечом, папа — буллами, а я — языком!»[328]. Это не просто шутка, а предвосхищение Пьетро Аретино{197}.

Знаменитыми острословами середины XV в. были священник Арлотто из местности близ Флоренции, известный своими более тонкими остротами (facezie), и Гоннелла, шут при дворе Феррары, подвизавшийся в области буффонады. Вряд ли стоит сравнивать истории обоих со священником из Каленберга и Тилем Уленшпигелем; истории тех возникли совершенно иным, полумифическим образом, в создании их участвовал весь народ, и они относятся к сфере общезначимого, общедоступного; Арлотто и Гоннелла были историческими, известными в данной местности и сложившимися в ее условиях личностями. Если же допустить такое сравнение и распространить его на «шванки» других народов, то в целом обнаружится, что «шванк» во французском фаблио[329], как и у немцев, рассчитан в первую очередь на выгоду или наслаждение, тогда как остроты Арлотто и проделки Гоннеллы являются как бы самоцелью и создаются ради торжества, ради удовлетворения. (Истории Тиля Уленшпигеля отличаются особым оттенком, являясь персонифицированной, большей частью довольно плоской насмешкой над отдельными сословиями и ремеслами.) Придворный шут дома д’Эсте не раз спасался от наказания посредством злой иронии и способности к мести[330].

Разновидности uomo piacevole и шута намного пережили свободу Флоренции. При дворе герцога Козимо блистал Барлаккья, в начале XVII в. — Франческо Рисполи и Курцио Мариньоли. Поразительно проявление в папе Льве X чисто флорентийского пристрастия к проделкам шутов. Ненасытный в своей склонности к тончайшим духовным наслаждениям правитель требовал за трапезой присутствия нескольких остроумных шутников и прожорливых чревоугодников, среди них двух монахов и калеки[331]; во время празднеств он обращался с ними в духе изысканного, чисто античного сарказма, как с паразитами, приказывая подавать им под видом вкусного жаркого обезьянье и воронье мясо. Вообще Лев X обычно пользовался бурлеском; в частности, одним из его духовных развлечений было ироническое отношение к своим излюбленным занятиям — к поэзии и музыке; он и его фактотум, кардинал Биббиена{198}, приветствовали карикатуры на них[332]. Оба они не считали ниже своего достоинства длительное время употреблять усилия на внушение доброму старому секретарю, что он крупный знаток в области теории музыки, пока тот в это не поверил. Импровизатора Барабалло из Гаэты Лев X довел непрестанной лестью до того, что тот серьезно стал домогаться в качестве поэта коронования на Капитолии; в день покровителей дома Медичи, св. Косьмы и Дамиана, он, одетый в пурпур и увенчанный лаврами, должен был сначала увеселять своими рассказами гостей на папском пире и, когда все уже едва сдерживали смех, сесть во дворе Ватикана на позолоченного слона, которого король Португалии Мануэл Великий{199} прислал в дар Риму; папа же взирал на это сверху в свой лорнет[333]. Животное испугалось шума литавр и труб, и криков браво, и его нельзя было заставить перейти мост замка св. Ангела.