Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

Пока ему все позволено. Не знаю, как народ, но фестивали и критики его любят. Критики пишут так: «Все наше (европейское. – М. Д.) общество – не только Swissair – совершает вынужденную посадку. Ее совершает вся европейская культура. Ее совершает сама Швейцария. Ее совершают ценности западного мира, и никто не помнит больше, кем они были». С критиками хочется поспорить. О том, что с Европой все не так уж и плохо, свидетельствует хотя бы тот факт, что у этой самой Европы есть Марталер, готовый отрезвлять ее, смеяться над ней, предавать ее анафеме, но и любить. И населяющих ее людей тоже любить.

В финале спектакля горе-пассажиры, всю дорогу прижимавшие к груди чемоданчики, открывают их, и мы видим, наконец, их удивительное содержимое. Это манекены. Такие же безликие, безымянные и беззащитные, как и их владельцы. Забыв все правила приличия, участники спектакля на наших глазах начинают вдруг плакать над своими бессловесными «попутчиками», любить их, совокупляться с ними, жалеть их. И, глядя на это, думаешь: неужели мы столь безжалостны и жестокосердны, что не полюбим и не поймем самих героев Марталера? Этих вечных странников, терпеливо ждущих на земле своего часа и улетающих из нашей нелепой жизни прямо в небытие.

Меланхолия Патриса Шеро

19/07/2011

Попытаемся составить словарь современного европейского театра. Первым словом в этом словаре не по алфавиту, но по значимости будет, пожалуй, слово «меланхолия». Можно было бы, конечно, остановиться на слове «депрессия», но меланхолия, что и говорить, звучит поэтичнее и совсем не похожа на диагноз.

Депрессия – это к врачу, а меланхолия – это на сцену (или на экран). Утративший смысл жизни, усомнившийся в истинности всех ценностей, зависший между бытием и небытием человек – вот герой современной европейской культуры. Ее протагонист. Ее главное бездействующее лицо.

В спектакле Патриса Шеро, поставленном по последней пьесе Йона Фоссе «Я – ветер», на сцене двое – Один (Тим Брук) и Другой (Джек Лэски). Имен у них нет. Где родились – неясно. Кем работают – даже смешно спрашивать. Это просто люди, живущие на земле. Непонятно даже, кем они приходятся друг другу – братьями, друзьями, любовниками. Или, может, это и вовсе две стороны одной личности. Разговаривают они (извечный прием Фоссе) короткими предложениями, и чем проще каждое из них, тем таинственнее «я преодолел», «нет надежды», «ты обещал сделать это».

Стоит ли говорить, что Фоссе – один из самых востребованных драматургов европейского театра. Его медитативные, лишенные внятного сюжета пьесы ставят чаще, чем пьесы короля интеллектуальной драматургии Тома Стоппарда, у которого с сюжетом и характерами все обстоит куда проще и понятнее. Но у Стоппарда нет того, что есть у Фоссе, – у него нет меланхолии. У него герои совершают поступки в надежде достичь некоей цели. И само наличие этой цели придает происходящему смысл. Или видимость смысла – это уж кому как угодно. Герои Фоссе твердо знают, что единственный поступок, имеющий хоть какой-то смысл, – самоубийство. Их драматургическая родословная восходит к героям Метерлинка и Беккета, к персонажам поздних пьес великого соотечественника Фоссе Генрика Ибсена. Только в отличие от Ибсена отчаяние в пьесах Фоссе лишено и малой толики трагизма. Это просто меланхолическое созерцание бытия, тихое и печальное – без надрыва и экзальтации.

Незадолго до «Я – ветер» Шеро поставил другую пьесу знаменитого норвежца – «Осенний сон». И этот спектакль стал его блистательным возвращением в театральную режиссуру после долгого перерыва. Шеро вообще умеет обходиться с такими вот философски-медитативными текстами. Он не только заряжает их невиданной театральной суггестией, но нередко придает им легкий иронический смысл. Действие «Осеннего сна» происходит на кладбище. Шеро вместе с давним своим соратником, выдающимся сценографом Ричардом Педуцци, поместил его в один из залов Лувра (именно там играли премьерные спектакли), на эдакое кладбище европейской культуры. Так что надгробные надписи на могильных плитах, которые читают герои, превратились в подписи под помпезными картинами академической школы.