Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

Нет такой вещи, которая не сгодилась бы еврею для фамилии. Нет такой зрелищной формы, которая не сгодилась бы выдающемуся хореографу Алану Плателю для спектакля. Как плохой грибник, он собирает в свое лукошко все, что попадается на глаза, – от белых грибов до сыроежек. И уж конечно, галлюциногенных грибочков – куда же без них. Как повар-волшебник, он умеет приготовить из разномастных и сомнительных порой ингредиентов блюдо, которое окажется и вкусным, и острым, и целебным, и дурманящим. На вопрос «что такое театр?» сей бесстрашный и безбашенный бельгиец ответит в зависимости от настроения и творческого порыва: это цирк, это дискотека, это зоопарк, это балет, это манифестация. WOLF – это все сразу. Плюс еще опера (спектакль является копродукцией нескольких театров из нескольких стран, в числе которых – Opera National de Paris). Главный герой WOLF’a – Моцарт, точнее – его музыка, точнее – то, что пришло Плателю на ум, когда он слушал музыку Моцарта. Поэтому WOLF – это, конечно же, Wolfgang. И не надейтесь, что этим прямым переводом слова (волк) исчерпывается смысл. Тут все мерцает смыслами и пестрит образами.

Действие разворачивается на фоне двухъярусной конструкции – типичный пейзаж типичной окраины типичного мегаполиса. Может быть, даже Берлина. Пусть будет Берлин. Тут дверь, ведущая в бар-караоке. Тут экран с каким-то ТВ-гламуром. Рядом вонючий склад. Рядом эмблема «C&A» – опять, небось, распродажи.

Вот выползли на сцену негры, китайцы, мелкие бандиты, гомосексуалы, глухонемые… Весь разномастный состав мегаполиса. Вот вышла дама с собачкой. Городская сумасшедшая. И пошла чесать языком. На немецком, на французском, на идиш. И вдруг запела, взяв в руки микрофон, какое-то диско. Вот появился неизменный персонаж всех городских задворков – Его Величество Бомж, а за ним на подмостки выбежала целая свора собак. И начала бродить по авансцене, беззастенчиво тыча мордами в первый ряд партера. Вдруг спустилась сверху длинная белая лента, и девочка-гимнастка, взметнувшись на ней под колосники, принялась выделывать такие головокружительные трюки, что даже у собак отвисли челюсти. Вот какой-то местный жиголо выбежал на сцену, переругиваясь с не лезущими за словом в карман представительницами прекрасного пола и, укутанный в огромный полиэтиленовый мешок (видимо, сожительница постаралась), устроил сногсшибательный брейк-данс. А вот девушка-мулатка в одном купальнике в рыжем парике с ушками танцует самозабвенно не пойми что. Беременная, кажется? Ах, нет. В купальнике спрятана м-а-а-аленькая собачонка. Сцена превращается то в какой-то притон, где случился свальный грех, то в балетный класс, где всем заправляет огромный ладный негр в белой пачке. Наверху за узорной решеткой, как в беседке, расположился живой оркестр. И девушки в джинсиках, отделяясь от общей массы, вдруг начинают в сопровождении этого оркестра божественными голосами петь Моцарта.

Боже мой, что это? И «почему я, такой нежный, должен на это смотреть». Да ладно бы – должен. Я могу и хочу на это смотреть. Мне это нравится. Меня не раздражает вся эта чудовищная смесь. Это столпотворение. Этот театральный Вавилон, где восхитительный танец под «Интернационал» (в нем классические па сменяются канканом и прерываются энергичным жестом «накося выкуси!») соседствует с пародией на Пину Бауш, дешевая агитка со сжиганием американского и израильского флагов – с пародией на телерепортаж. Жизнь превращается в эстраду, эстрада становится жизнью, телеобразы оказываются частью городской среды, городская среда – рекламным пространством. Реди-мейды, реди-мейды… Все мы, дети и жертвы урбанистической культуры, погружены – независимо от нашего желания – в эту чудовищную аудиовизуальную смесь. Все мы – строители вавилонских башен. И Алан Платель стал первым певцом нового Вавилона.

Можно сказать и иначе: он первый предложил театральный вариант поп-арта. Как Рой Лихтенштейн стер грань между живописью и рекламным плакатом. Как Энди Уорхолл уравнял в правах Джоконду и банку из-под супа. Он первым из режиссеров с последовательностью и художественной убедительностью сделал профанное органичной частью эстетического. Впрочем, по-моему, он сделал и нечто большее. В его спектакле WOLF герои, пока они массовка, и впрямь похожи на волчью стаю, но стоит любому из них отбиться от стаи, как он немедленно становится личностью. У каждого из этих грубоватых детей поп-культуры есть свое сольное высказывание, и в этом высказывании – хоть в брейк-дансе, хоть в эстрадном пении, хоть на ленте под колосниками – каждый из них немножечко Моцарт. Поставив спектакль по мотивам композитора, чья музыка – квинтэссенция классической европейской культуры, и насытив этот спектакль всеми аудиовизуальными клише современной жизни, Платель не просто доказал, что произведением театрального искусства может стать все, на что упадет невзначай взгляд художника. Он, что важнее, облагородил и преобразил эти клише.