Культурное наследие русского зарубежья в диалоге цивилизаций XV – начала XX веков

Яркое описание оставили англичане, находившиеся в Московии в царствование Федора Иоанновича: «Мало земель в свете, где Природа столь милостива к людям, как в России, изобильной ее дарами, – сообщали они. – В садах и в огородах множество вкусных плодов… Неизмеримые равнины покрыты хлебом… Изобилие рождает дешевизну» и лишь «одна беспечность жителей и корыстолюбие богатых производят иногда дороговизну»[65]. Восхищался изобилием Московии и француз Маржерет, считавший, что «подобного богатства нет нигде в Европе», но при этом русский народ «весьма ленив, работы не любит и так предан пьянству, как нельзя более; духовенство не уступает в этом мирянам, если еще не превосходит их»; Флетчер же отмечал, что на Руси «мало богатых людей, ибо казна все поглощает», и «образ правления у них весьма похож на турецкий»; Ульфельдт писал, что московиты «предпочитают использовать насилие, а не разум, <…> они отказались от всех добродетелей»; а Корб, оказавшийся свидетелем стрелецкого бунта и его жестокого подавления, вообще все русское подверг резкой критике, из-за которой его «Дневник путешествий в Московию» был запрещен и впервые издан лишь в 1906 году[66]. То же самое случилось и с сочинением Флетчера, которое на русском языке впервые было издано в Женеве Вольной русской типографией Герцена, а затем, сорок лет спустя, опубликовано издательством Суворина в Петербурге[67].

Исследуя описания Московии иностранцами, В. О. Ключевский отмечал, что хотя «за немногими исключениями они писали наугад, по слухам, делали общие выводы по исключительным, случайным явлениям», это не умаляет их значения как совокупного источника, позволяющего путем сопоставления и перекрестного анализа содержащихся в нем данных получать ценную информацию: так, «Иовий со слов русского рассказчика мог только записать, что Московия управляется простыми законами, основанными на правосудии государя и бескорыстии его сановника. Герберштейн приводит в своем сочинении небольшой отрывок из Судебника Иоанна III о судных пошлинах, но ничего не говорит о самом Судебнике. Флетчер говорит, что единственный закон в Московии есть изустный, то есть воля государя и судей: Судебник Иоанна IV не удостоился от ученого английского юриста названия писаного закона. Но что дает особенный интерес беглым и отрывочным заметкам иностранцев, – это то, что они вводят нас в самую практику юридических отправлений, показывают, в каком виде и в какой обстановке являлся закон на самом деле, а не на бумаге», и «иностранцы ясно дают понять, что Боярская Дума имела только совещательное значение, что дела часто решались до обсуждения их в Думе и без ее утверждения приводились в исполнение», поскольку никто из бояр, «как бы велико ни было его значение, не смеет ни в чем противоречить государю»[68].

Об этом же писал и Н. М. Карамзин: «Россияне славились тем, чем иноземцы укоряли их: слепою, неограниченною преданностию к Монаршей воле в самых ее безрассудных уклонениях от государственных и человеческих законов»[69]. Тем не менее, упоминавшееся Карамзиным правило «Хорошее от всякого хорошо» продолжало играть на Руси важную культуртрегерскую роль, например в книгопечатании. Первые книги на кириллице в конце XV – начале XVI веков издавались за границей – в Кракове, Цетине, Праге, Вильно. Иван Грозный, желая наладить у себя книгопечатание, «искал в Германии художников для книжного дела», специалистов европейской выучки и, найдя их, в 1553 году «приказал устроить особенный дом книгопечатания под руководством двух мастеров, Ивана Федорова, диакона церкви Св. Николая Гостунского, и Петра Тимофеева Мстиславца, которые в 1564 году издали Деяния и Послания Апостолов, древнейшую из печатных книг Российских, достойную замечания красотою букв и бумаги»[70]. После нее стали готовить к изданию другие книги, для чего понадобилось сличать древнейшие тексты, исправлять описки, «дабы не обмануться ни в словах, ни в смысле», что «возбудило негодование многих грамотеев, которые жили списыванием книг церковных. К сим людям присоединились и суеверы», начались обвинения Федорова и Мстиславца в ереси и подрыве духовных основ Московии[71]. Все это закончилось погромом, вынудившим московских первопечатников, не желавших повторить судьбу Максима Грека, бежать от гонителей за кордон в Польско-Литовское государство, где они продолжили издавать русские книги, в частности, «Алфавит, а по-рускии, азъбуку», по которому учились многие люди того времени.