Культурное наследие русского зарубежья в диалоге цивилизаций XV – начала XX веков

Карамзин в «Истории Государства Российского» писал о Московской Руси: «Внутренний государственный порядок изменился, все, что имело вид свободы и древних гражданских прав, стеснилось, исчезало… Надлежало или повиноваться Государю, или быть изменником, бунтовщиком; не оставалось середины и никакого законного способа противиться Князю. – Одним словом, рождалось Самодержавие»[72]. Недаром первая массовая эмиграция россиян была связана с ликвидацией независимости вольных городов Новгорода (1478) и Пскова (1510), в результате чего «несчастные жители толпами бежали в чужие земли, оставляя жен и детей. Пригороды опустели… и все выехали оттуда»[73]. Ближайшим к Московии зарубежьем было Великое княжество Литовское, ставшее пристанищем большинства русских беглецов эпохи Средневековья – князей Ивана Шемякина и Симеона Бельского, окольничего Ивана Лятцкого и других, которые, будучи «недовольны правительством, сказали себе, что Россия не есть их отечество, тайно снеслися с Королем Сигизмундом и бежали в Литву»[74].

Правда и из Литвы немало людей уходило в Московию, в основном православных, подвергавшихся со стороны католиков религиозной дискриминации. Так, в конце XV века под руку Москвы ушли князья Федор Бельский, Иван Белявский, Федор Одоевский, Иван и Дмитрий Воротынские, что вело к утрате литовским княжеством значительных территорий. Как сообщала, например, о северских князьях «Хроника литовская и жмойтская», на сторону великого князя Ивана III перешли они «со всеми замками своими, то есть Чернеговом, Стародубом, з Северским Новгородком и з Рилском». В 1506 году на службу к великому князю Василию III перешел попавший к нему в плен в ходе Русско-литовской войны 1500–1503 годов литовский гетман, полководец, князь Константин Иванович Острожский, который, однако, уже через год снова ушел в Литву, взяв при этом с собой еще две сотни человек, в том числе боярина Остапа Дашкевича. Москва расценила это как страшное предательство, говоря, что Острожский «остыдил себя делом презрительным; обманул Государя, Митрополита, нарушил клятву, устав чести и совести. Никакие побуждения не извиняют вероломства»[75]. Даже забота Острожского об усилении православной веры и укреплении православной церкви в Литве, строительство им на Волыни православных храмов не смогли поколебать мнения московитов о нем как о лукавом изменнике и клятвопреступнике. Но в мировой истории, в том числе в известной работе середины XVI века «О нравах татар, литовцев и москвитян» Михалона Литвина (Michalon Lituanus)[76], он остался как крупный военный, государственный и церковный деятель, защитник православия на литовской земле.

Жизненные перипетии К. И. Острожского самым негативным образом сказались на судьбе другого перебежчика – литовского маршалка, князя Михаила Львовича Глинского, служившего в войсках правителей Саксонии, Германии, Польши, а после 1508 года и Московии, где, отказавшись от католичества, он даже стал православным. Когда же Глинский, подобно К. И. Острожскому, вновь захотел вернуться в Литву, он был схвачен, закован в цепи и отправлен к Василию III. Великий князь обвинил беглеца в измене и бросил в тюрьму. О снисхождении к Глинскому не могло быть и речи, несмотря даже на то, что за него вступился сам император Священной Римской империи Максимилиан. В грамоте, переданной в 1517 году его послом Сигизмундом Герберштейном Василию III, содержалась просьба освободить Глинского из неволи и дать ему возможность выехать в Европу, но великий князь отвечал, что «сей изменник положил бы свою голову на плахе, если бы не изъявил желания принять нашу веру… Михаил, в Италии легкомысленно пристав к Римскому (Закону – Т. П.), одумался, хочет умереть Христианином Восточной Церкви и поручен Митрополиту для наставления»[77]. Лишь благодаря заступничеству своей племянницы – Елены Глинской, ставшей второй женой московского великого князя Василия III, Михаил Глинский в 1527 году смог выйти на свободу. Однако уже в 1534 году он, обвиненный в «замысле овладеть Государством», снова «был лишен вольности, а скоро и жизни в той самой темнице, где сидел прежде; – Карамзин писал о нем: – муж знаменитый в Европе умом и пылкими страстями, счастием и бедствием, Вельможа и предатель двух Государств, помилованный Василием для Елены и замученный Еленою, достойный гибели изменника, достойный и славы великодушного страдальца в одной и той же темнице!»[78].