Культурный переворот в Древней Греции VIII—V вв. до н.э.

В своей книге решающую роль в развитии «греческого чуда» я приписал агональному духу греков и его переносу из атлетики в духовную сферу. Однако агональный дух господствовал и в греческой культуре эллинистического и римского времени: споры поздних философов и риторов служат этому красноречивым свидетельством. По меткому замечанию Цицерона, греки «поносят без раздумья всех, с кем они не согласны в том, что касается истины» (De fin. II, 25, 8). Справедливый приговор Цицерона суров: in levitate perversitas («в легковесности испорченность»).

Итак, агональный дух сохраняется, но присущее ему ранее творческое начало бесследно исчезает. Что же, собственно, было утрачено? Конечно, свою роль должна была сыграть утрата независимости большинством греческих городов, однако ослабление творческих сил ощущается и в Великой Греции и Сицилии еще до римского завоевания (Архимед был лишь счастливым исключением), в то время как Александрия при Птолемеях стала одним из самых главных рассадников затухающей творческой деятельности.

Представляется, что повсюду в мире для развития культуры необходимы не столько права на участие в политических решениях, сколько личные свободы граждан: иначе расцвет культуры в елизаветинской Англии или во Франции Людовика XIV был бы невозможен. Во времена Адриана афинянин обладал гораздо большей личной свободой, чем при Перикле, однако способность к творческой работе он утратил.

Я полагаю, что решающую роль в угасании «греческого чуда» сыграла утрата веры в человека, который с помощью собственных устий способен достигнуть того, что в принципе для него достижимо. Иными словами: греки всегда были «метафизическими пессимистами», но в архаическую и классическую (а возможно, и в микенскую) эпоху они смотрели на конкретные условия повседневной жизни с большой долей оптимизма. К приведенным в моей книге обоснованиям этого тезиса я добавлю лишь одно место из речи Перикла у Фукидида (II, 42, 4), в котором самое важное высказывается не самим Периклом, а предполагается как нечто само собой разумеющееся: πενίας έλπίδι, ώς καν ετι διαφυγών αυτήν πλουτήσειεν. Таким образом, Перикл говорит о надежде бедных на возможное обогащение как об общераспространенном факте. В эллинистическую эпоху от этой ограниченно оптимистической установки осталось очень мало. Многое указывает на иссякание этой веры в собственные силы: в первую очередь здесь можно привести в пример распространение в эллинизме культа Тюхэ. Если Хедвиг Кеннер вслед за Л. Радермахером приходит к выводу о том, что страдание изображалось в эллинистическую эпоху гораздо чаще, чем ранее, то и этот результат подтверждает мою позицию.[1007] Отнюдь не случайно, что среди многих эллинистических изображений детей, особенно на терракотовых статуэтках, достаточно часто попадаются усталые, почти старческие, не по годам созревшие и умудренные детские лица.[1008]

Изменение духа времени наглядно проявляется в образах двух героев греческого эпоса странствий и приключений, Одиссея и Леона, если рассматривать их в качестве антиподов. Одиссей предстает перед нами как самостоятельно поступающая, деятельная и решительная личность. Участие богов устроено таким образом, что Афина советует ему именно то, что он по своей природе сделал бы и сам в данных обстоятельствах. Ясон у Аполлония Родосского (но не в мифе!) беспомощен и зависим не только от руководства богов, но и от помощи Медеи.

Ослабление веры в успех как результат личной деятельности и усилий, обнаруживается и в эволюции политического устройства. В большинстве полисов при формальном демократическом устройстве развивается настоящее господство людей, стяжавших всевозможные почести. Как это стало возможным? Управление государством перешло в руки более богатых людей, тех граждан, которые обладали досугом, в то время как участие народа в политике отошло на задний план. Так постепенно пришли к тому, что противник демократии Аристотель советовал осуществлять при помощи различных искусственных мероприятий.

В Афинах мы можем наблюдать эту перемену уже в IV в. до Р. X. В первые послевоенные годы английский историк Α. X. М. Джонс отмечал, что аттические ораторы IV в. или же их клиенты, выступавшие в суде с написанными ораторами речами, с презрением говорят о бедняках. Такой образ действия был целесообразен только перед присяжными, которые принадлежали преимущественно к зажиточному среднему сословию. Отсюда мы должны сделать вывод, что к этому времени бедные афиняне неохотно пользовались своим правом участвовать в суде в качестве присяжных. В народном собрании положение дел было, вероятно, сходным.[1009]