Культурология. Дайджест №1 / 2016

Собственно, о снах наяву как художественных состояниях Жуковский говорит, например, тогда, когда размышляет о красоте природы. Эти его размышления адекватны его художественным переживаниям; именно, по его мнению, «главная прелесть окружающего есть наша душа, есть то чувство, которое она приносит к святилищу природы»76, «прекрасного в сем свете нет: в него прекрасное с собою мы вносим с нашим бытием, мы лишь в себе его найдем»77. Если сопоставить подобные суждения Жуковского с самими его описаниями природы, обратив внимание как на их общий колорит, так и на отдельные образы, какими он пользуется для своих отождествлений, то станет ясно, что его наслаждения природой суть те же сновидческие переживания: реальные объекты здесь получают сверхэмпирическое бытие (для чего должно преодолеть какие бы то ни было формы реальности).

Частными признаками красоты с этой точки зрения будут, например, чувство неожиданности, которое так легко выбрасывает нас из границ эмпирических связей и которое Жуковский в одном месте называет «чувством нечаянности»; или, например, чувство таинственности, неизменно сопровождающее все наши художественные переживания, что и было замечено Жуковским по поводу красоты природы: «Ничего таинственного, неизвестного не могло соединиться с тем, что видели глаза, следственно, и главной прелести недоставало видимому»78. Указанные свойства художественных состояний во всей своей значительности проявляются уже в нашем естественном сновидении – прототипе их – которое рассудку, служащему эмпирии, является как бессвязность; самому же переживанию сновидение дано, как нечто исполненное внутреннего и притом высшего смысла.