Культурология. Дайджест №2 / 2016

Солженицын пытался создать язык, на котором можно было бы говорить о лагерях и их этиологии не как о некоей метафорической трагедии, не как об уже миновавшем – пусть и страшном – историческом эпизоде, а как о конкретном социальном и человеческом бедствии и – что не менее важно – как об одном из проявлений другого, куда более страшного социального и человеческого бедствия, которое, в отличие от ГУЛАГа, не было упразднено в 1960 г. Если внутри повести один день одного зэка был метонимией лагеря как явления, то лагерь как явление был, в свою очередь, метонимией Советского Союза. Впоследствии в «Архипелаге ГУЛАГ» Солженицын воспользуется тем же приемом, совместив историю лагерей с историей страны – и сделав одной из точек привязки отдельную человеческую судьбу, свою собственную.

В этом контексте спор с Эйзенштейном о средствах, наиболее практически и этически пригодных для изображения социальных бедствий XX (и XVI) в., полемическое сотрудничество с русской классикой, война с советской речью и культурой сами в значительной мере становились языковым средством, инструментом изображения лагеря и окружающего его мира. Возможно, отчасти поэтому все эти маневры и не воспринимались значительной частью читателей как высказывания идеологического свойства.

В «Одном дне…» Солженицын поставил себе задачу исключительной сложности: не просто рассказать о лагере как явлении, но и начать внутри этой смысловой зоны разговор о том, чем было и чем стало послереволюционное общество – и чем оно должно бы было стать в норме (по Солженицыну), если бы не сбилось с курса. Сотворение этой, уже не словарной, а понятийной утопии, в которой была бы возможна не просто проблематизация доселе как бы не существовавших болевых зон культуры, но проблематизация их на фоне уже заданной, заранее вычисленной культурной нормы – личной и рабочей этики, народной жизни, социальных моделей и языка, данных в состоянии «какими они должны быть», – представлялось Солженицыну ценностью настолько важной, что ради этого он готов был пренебречь подробностями лагерного быта, точностью речи, хронологией, границами личности персонажа – и даже ощущением подлинности, нелитературности текста. Если можно так выразиться, пренебречь правдой во имя истины. Общий результат этой словарной работы можно уподобить первому солженицынскому изобретению – слову «зэк», вытеснившему более аутентичные и более точные термины, ибо его ждали «язык и история».

«Наиболее востребованным пространством для разговора о лагере, революции и советской истории оказалось – кто бы мог подумать – пространство идеологии, истории-какой-она-должна-быть, фактически – пространство мифа» (с. 305).

К.В. Душенко

Артур Кёстлер и его романы 15 . Ослепленные тьмой

Р. Арбитман

Английский писатель Артур Кёстлер (A. Koestler, 1905–1983) родился в Будапеште, в семье венгерских евреев. В 1920 г. его семья переехала в Вену, где Артур учился в Политехническом университете и вступил в сионистскую организацию. Университет А. Кёстлер не окончил, ибо в 1926 г. отправился в Палестину, где жил до 1929 г., работая корреспондентом немецкого издательского концерна. Затем он поселился в Париже, а в 1931 г. переехал в Берлин, где стал научным редактором газеты «Vossische Zeitung». В этом же году А. Кёстлер вступил в компартию Германии и на немецком дирижабле «Граф Цеппелин» совершил полет к Северному полюсу.

В начале 30-х годов Артур Кёстлер путешествовал по странам Центральной Азии. В 1932 г. он жил в Москве весь год, а затем вернулся в Германию. Однако после прихода к власти нацистов А. Кёстлер в 1938 г. уехал в Париж. Когда в Испании началась гражданская война, он ездил туда дважды, но был арестован испанскими франкистами, судим и приговорен к смертной казни по обвинению в шпионаже. Продержав пять месяцев в камере смертников, Кёстлера освободили в обмен на жену франкистского летчика-аса. Эту историю писатель позднее изложил в своей публицистической книге «Размышления о виселице» (1956).

В 1938 г. Артур Кёстлер выходит из германской компартии в связи со сведениями о начале в СССР Большого террора. Он тогда жил в Париже, где в ходе Второй мировой войны был интернирован, а освободился лишь в 1940 г. Вступив в Иностранный легион, А. Кёстлер побывал в Северной Африке и в Лиссабоне, откуда улетел в Великобританию, но там его также интернировали на несколько недель за незаконный въезд в страну. После освобождения А. Кёстлер стал служить в британской армии и был направлен в саперную часть. В Лондон он иногда приезжал для участия в радиопередачах на немецком языке для солдат-немцев.

В юности Артур Кёстлер вообще не знал английского языка, но в Англии выучил его и даже стал в 1942 г. сотрудничать с Министерством информации и выступать с антинацистскими программами по Би-би-си. В конце жизни Кёстлер страдал болезнью Паркинсона и лейкозом. В марте 1983 г. Артур Кёстлер покончил с собой в Лондоне, приняв смертельную дозу снотворного.