В конце XX века в социальном контексте культуры произошли изменения, подтверждающие ее практическую важность. В профессиональные задачи значительной доли работников сферы обслуживания входит создание визуальных и эмоциональных образов и управление ими. Впервые в истории товарного капитализма культура становится явлением массового потребительского рынка. Более того, среди оставшихся представителей городских элит и среднего класса бытует надежда, что культура как набор эстетических общественных практик сможет компенсировать страх, пропитывающий жизнь городов. В их представлении, раздувание культурной роли учреждений и событий способствует восстановлению цивилизованности в общественной культуре. По крайней мере, культурные стратегии восстановления значимости городских пространств создают впечатление, что разделяемая всеми общественная культура существует. У культуры есть и важная политическая функция, поскольку она предлагает, как кажется, нейтральный язык для поддержания общественной иерархии в поляризованном обществе. И это использование культуры создает новые точки напряжения в культурной политике. Споры вокруг сохранения исторического облика, финансовой поддержки учреждений культуры и использования общественного пространства наглядно показывают, насколько сложно культуре быть одновременно и демократичным общественным благом, и элитным ресурсом.
Возможно, Нью-Йорк – это отдельный случай. В послевоенном Нью-Йорке полный драматизма упадок небольших традиционных производств и не менее впечатляющий рост корпораций сформировали градостроительный дискурс, основанный не на местных потребностях, но на общенациональных (а в итоге и общемировых) приоритетах, неосязаемых продуктах и на роли искусств в сулящей выгоды символической (по большей части) экономике. В течение 1960-х годов из этого градостроительного дискурса выкристаллизовался образ города как общенационального центра, являющегося уникальной питательной средой культуры и вместе с тем зависящего от культурных продуктов и учреждений. Если город специализируется на самых передовых и доходных видах деловой активности, то художественные галереи, сценические представления и членство в обществах поддержки крупнейших музеев становятся привилегиями и символами экономической власти.
Более полная картина символической экономики всех крупных городов включает в себя культурную индустрию, бизнес-услуги и строительство. В сравнении с промышленной экономикой модернизма в вышеперечисленных видах деятельности по символическому обмену куда более важную формообразующую роль играют такие «непроизводительные» аспекты, как дизайн и организация потребления. Схожим образом, в сравнении с индустриальным городом эпохи модернизма места потребления – от развлекательных комплексов до ресторанов и магазинов – играют более важную роль в жизни обитателей городов символической экономики. В этих пространствах из разноязыкой речи города складывается нарратив (
Города различаются по степени и модусу вовлечения элит и простых людей в процессы репрезентации. (Центральный Бруклин и 125-я улица являют собой противоположные примеры.) Вместе с тем во всех крупных городах, начиная с Нью-Йорка и Лос-Анджелеса, производители символической продукции стали важными игроками и на местном уровне, влияние которых может проявляться в сферах строительства, туризма и занятости. (Влияния эти видны как в отчетах Портового управления Нью-Йорка за 1983 и 1993 год, где искусство рассматривается как индустрия, так и в реконструкции Таймс-сквер.) К добру или к худу, но культурные стратегии стали важнейшими факторами выживания городов. Однако определение этих стратегий и восприятие их нами – исследователями, обозревателями и членами общества – нуждается в подробном и открытом обсуждении.
Культурные стратегии