Культуры городов

Эти мысли подводят нас к моей второй исходной предпосылке – вопросу о материальной базе культурных репрезентаций. Исследования джентрификации и городского редевелопмента показывают, что политика репрезентации играет значимую роль в конфликтах по поводу экономического оживления территорий. Это становится очевидным, если посмотреть на рекламу и материалы СМИ, сопровождающие крупномасштабные проекты, которые производят пространство для роста, одновременно являясь его символами, повсюду – от центра Лос-Анджелеса до Норт-Адамса и Орландо. Однако политика репрезентации также формируется в зависимости от ответов на конкретные вопросы – кто владеет общественными пространствами города, кто их занимает и кто ими управляет. Расовая и этническая политика, безусловно, зависит от того, кто может продавать и покупать в этих пространствах, и того, как каждое из этих пространств представлено определенным набором товаров, или людей, или визуальных знаков. В некоторой мере эти вопросы относятся к традиционному предмету городской политэкономии: стоимость недвижимости и силы, которые влияют на ее повышение или снижение, отношения между социальными классами и переплетение интересов государства, людей и учреждений, обладающих экономической властью. Однако вопросы репрезентации переформулируют и традиционные задачи городской политэкономии. Цены на недвижимость определяются не только экономически; они реагируют на такие неосязаемые факторы, как общественные культуры – этнические, гендерные и классовые.

В определенной мере эти вопросы подталкивают нас к исследованию микроуровня социальных миров. Если классы, этнические группы и системы управления основываются на близких межличностных отношениях в общественных пространствах, нам необходимо самым внимательным образом изучать поведение людей. Однако это не имеет особого смысла, если поведение отслеживается без изучения общественного положения людей и без учета социального и исторического контекста самого пространства. Решение расставить в Брайант-парке переносные стулья кажется нам весьма интересным, но сработало бы оно за пределами центрального делового района и в отсутствие отряда работников частных охранных фирм и полицейских в форме?

Материалистский подход вынуждает нас искать основы властных структур за пределами культурного поля. По крайней мере, нам следует выявить структурные связи между культурной и другими видами власти. С этой точки зрения самое большое впечатление на меня производит сила ви́дения, которую я понимаю как способность к созданию эстетически цельного фрейма для произведения искусства, улицы, здания или образа целого города. В последние годы арт-критики и историки искусства много писали о возможностях фрейма как механизма интерпретации и демонстрации, который находится в руках музейных кураторов и комитетов, выбирающих произведения искусства для публичных пространств (см., например: Tagg 1992; Deutsche 1988; Karp and Lavine 1991). Исследователи колониализма и империализма предельно отчетливо продемонстрировали нам, что визуальный фрейм, в который колонизаторы помещают своих колониальных подданных, значительно облегчает низведение последних до подчиненного положения как в интеллектуальном, так и в политическом смысле (см.: Mitchell 1988). А вот исследователи городской политэкономии не подвергли столь же глубокому анализу феномен фрейма как важнейшего механизма легитимизации политических и экономических требований. Фрейм – это наш аналитический рычаг в осмыслении разнообразнейших форм культуры, среди которых такие учреждения культуры, как музеи, такие культурные производства, как Диснеймир, такие культурные стратегии, как сохранение исторического облика, такие культурные пространства, как парки, и такие места культурного потребления, как рестораны и торговые улицы. Более того, поскольку фрейм подкрепляет материальные требования на городское пространство, – что весьма явно прослеживается в дизайне общественных пространств, в расширении музейных площадей, в наделении статусом достопримечательности, – он в равной степени является средством как материального, так и символического господства.