Кунигас. Маслав

Молчали и все окружающие. Наконец монах, как бы отрываясь от своих мыслей, обвел взглядом своих слушателей и проговорил ласковым голосом, в котором звучала непонятная для них веселость:

— Милые мои братья! Роптать на прошлое, в котором все равно ничего уже нельзя изменить, или заглядывать в будущее и огорчаться раньше времени не пристало христианам. Разумнее всех поступает тот человек, который исполняет положенное на сегодняшний день и не заботится о завтрашнем, предавая себя в руки Божии. Именно так вы и поступили сегодня, и день этот был истинно рыцарский, великий и прекрасный! Так неужели же Бог, который смотрит на нас с неба, не увенчает этой святой борьбы за жен и детей полной победой?!

— Эх, батюшка! — иронически смеясь, отозвался из своего угла Потурга. — Эх, что это вы шутите над нами? Если бы и сам Бог вмешался в нашу борьбу, то и он бы нам не помог! Попали мы в западню, и ничто нас не спасет…

Гневный румянец покрыл лицо отца Гедеона во время этой нечестивой речи; он поднял руки кверху.

— Безбожный человек! — вскричал он с возмущением. — Молчи, чтобы не навлечь гнева Божьего на этот дом. Разве для Бога есть что-нибудь невозможное?

Потурга, смеясь, махнул рукой. И кроткий, простодушный капеллан, объятый святым гневом, вдруг стал величественным и грозным, как будто вырос у всех на глазах, и вся его фигура приняла повелительное и пророческое выражение. Он уже не владел собой:

— А я говорю тебе, жалкий человек, что глаза твои еще увидят спасение, и ты, не желавший верить в него, не полагавшийся на Божие могущество, ты один не будешь спасен!

Он грозно указал на него пальцем и умолк. Все, пораженные этими словами, обернулись в сторону Потурги. Отец Гедеон стоял молча, и лицо его понемногу принимало прежнее выражение. Он поправил шапочку на голове, опустил глаза вниз и, как бы устыдившись своего мгновенного порыва, медленно вышел из горницы.

Потурга сидел с побледневшим лицом, весь дрожа от страха. Скоро поднялся и Белина и, взглянув на него, вышел вслед за ксендзом.

Повсюду на валах горели огни, расхаживали часовые; глухой шум долетал со стороны долины; иногда вырывались отдельные ругательства часовых в ответ на приставания подходивших к ним.

Старик-хозяин вскарабкался на укрепленное возвышение над мостом, чтобы взглянуть, что делается в долине. В ночной темноте обозначались красными пятнами догоравшие костры и желтыми — только что разведенные. Почти никто не спал. Мелькали в одиночку и группами черные тени людей; около палатки Маслава глухой шум людского говора сливался с шумом ближнего леса. Внизу еще виднелись неубранные трупы, лежавшие среди бревен и камней. Часовые не позволяли никому подходить к ним и всякую попытку встречали стрелами. Псы с воем бегали среди трупов, вдали слышалось ржание и фырканье коней. Всюду, куда только достигал глаз, виднелись ряды костров, тянувшихся до самой опушки леса, где старые смолистые сосны, подожженные снизу, пылали, как огромные свечи. На черном небе не было даже облаков, только вдали, словно зарево пожара, отражались на нем красные клубы дыма, то разгораясь, то потухая… Белина смотрел на все это с вершины замка своих предков и думал: «Завтра он превратится в груду пепла, а мы, быть может, будем лежать здесь, как вот эти трупы!»

На верхней половине ни одна из женщин не хотела ложиться спать, боясь ночного нападения. Все сидели на земле или на лавках вокруг огня, ни у кого не хватило духу взяться за пряжу. Пальцы не повиновались, ладони дрожали, и, расставленные по углам, печально стояли бездеятельные прялки.

Девушки, сложив праздно руки на коленях, сидели в глубокой задумчивости. О пении забыли и думать и только изредка шепотом переговаривались между собой. Только неугомонная Марта Спыткова своими жалобами и ропотом еще увеличивала печаль своих товарок.

— О, если бы я только это предчувствовала! — вздыхала бедняга. — Если бы я только знала, что меня ожидает в этой несчастной стране, никогда бы я не согласилась увезти себя из Руси. За меня сватались князья и бояре, жила бы я в каменных палатах, в полной безопасности, в Киеве златоверхом либо в Полоцке, либо в Новгороде, хотя этих самых новгородцев и называют повсюду плотниками! А здесь! Здесь!

Она вздернула плечами.

— За грехи мои пришлось мне здесь жить!

— Да разве на Руси не бывает войны? — несмело спросила Здана.

— Да уже не так, как у вас, — возразила Спыткова. — Иной раз побьются варяги с нашими, порубятся друг с другом в поле, а нам, женщинам, какое до этого дело. Мужчины выходят из замков, выезжают в долины, а в замках все спокойно!

Никто не прерывал повествования Спытковой, но вдруг Здана, которая проскользнула на темный чердак и выглянула в окошечко, громко вскрикнула.

Все, шумя, вскочили с мест.

В замке поднялась какая-то странная суматоха и беготня. Сквозь щели чердачных стен виднелось где-то близко огромное зарево, видно было, как в воздухе летали искры.

— Пожар, пожар! — кричала Здана.

Все бросились к дверям:

— Огонь! Пожар!

Шум во дворе замка все увеличивался.