Кунсткамера аномалий

Послы, пребывавшие в Петербурге, известили о.смене фаворита все европейские правительства. Ведь случившееся было не только частным делом российской императрицы, но означало перемену в политическом руководстве, перемену, которая могла иметь важнейшие последствия. Даже слабый, ничтожный фаюрит все равно играл серьезную роль. Ведь как-никак ок был важным государственным сановником. Он был старшим ф военных постов. Он жил во дворце императрицы. Его комнаты располагались прямо под ее личными покоями и соединялись с ними лестницей. Все его расходы с'плачивались из государственной казны, и, естественно, он получал жалованье.

Подобную систему ввела не Екатерина, а императрица Анна Иоанновна, дочь царя Ивана V; при содействии гвардии она была провозглашена импер. грицей в 1730 году, после смерти Петра II. С оим фаворитом и соправителем она сделала шталмей^ера курляндца Эрнста Иоганна Бирона. Преемницы Анны на русском троне переняли традицию выбора фаворитов.

402

Своего расцвета подобный принцип правления достиг, несомненно, при Екатерине. За 44 года у нее перебывал 21 любовник, и всякий раз появление нового фаворита приводило в тревогу послов иноземных дворов.

4 марта 1774 года английский посол в Петербурге Роберт Ганнинг сообщал своему правительству в Лондон: "Новые события, с недавних пор происходящие здесь, заслуживают, по моему мнению, большего внимания, нежели все прежние, что случились с самого начала ее правления. Господин Васильчиков, чьи дарования были слишком ограниченны, чтобы каким-то образом влиять на государственные дела или завоевать который, как следует ожидать, наделен обоими этими талантами сверх всякой меры... Речь идет о генерале Потемкине, прибывшем сюда около месяца назад; всю войну он пробыл в армии, где, как мне говорили, был всеми ненавидим. У него фигура исполина, пусть и неправильно сложенная; выражение лица его совершенно несимпатичное. Что касается его скрытых от взгляда качеств, то, как кажется, он является большим знатоком людей и умеет судить обо всем лучше, чем присуще его соотечественникам. В способности затевать интриги и искусно приноравливаться к обстановке он не уступит никому, и хотя о его порочном нраве не перестают говорить, он здесь единственный, кто поддерживает отношения с духовенством. В этих условиях, когда следует учитывать и известную бездеятельность тех, кто, возможно, хотел бы бороться против него, он, естественно, может тешить себя надеждой достичь тех высот, кои одни способны утолить его ненасытное честолюбие".

Английский посол в определенной мере правильно понял, что могло означать выдвижение Потемкина. Он был прав, что и говорить, отмечая, что выражение лица нового фаворита было "совершенно несимпатичным". Потеря левого глаза обезобразила его и без того грубое лицо. Да и вообще его тело нс выделялось красотой. Особенно в то время. Он располнел; его массивную ФИГУРУ увенчивала голова, напоминавшая соб носом. Его руки

403

оставались неухоженными. Он имел дурную привычку грызть ногти.

Однако Екатерина находила его прекрасным. Она любила его. В начале апреля 1774 года он переехал на квартиру, расположенную в ее дворце. Потемкину было 34 года, Екатерине уже 44. Впервые в жизни она встретила в мужчине все то, что искала, в чем нуждалась. Она нашла в нем не только любовника, но и соратника, и к тому же умного человека. Разумеется, поначалу императрице более всего важна была любовь. Потемкин; часто она писала ему любовные письма, многие из которых сохранились: "...можно ли еще кого-то любить с тех пор, как я познакомилась с Тобой? Я полагаю, что нет на свете никого, кто мог бы тягаться с Тобой. Тем паче, что сердце мое от природы любит постоянство..."

Впрочем, именно подобным ее словам Потемкин не верил. Его часто одолевали приступы меланхолии и хандры и прежде всего - ревности. Он ревновал любовников, перебывавших у Екатерины до него - по подсчетам Потемкина, их было пятнадцать. Но тут он преувеличивал. Она, соглашаясь с упреками, защищала себя в пространном письме, именованном ею "Чистосердечная исповедь". В нем она рассказывала Потемкину о "Исповеди" императрица писала: "Смею ли я надеяться после сего признания, что Ты отпустишь мне мои грехи? Тебе нужно признать, что не о пятнадцати идет речь, а лишь о трети этого числа. Сойтись с первым я была принуждена", - здесь она имела в виду своего мужа, - "четвертого взяла от отчаяния, и я не верю, что их обоих Ты можешь приписать моему легкомыслию. А что до трех остальных, то сумей войти в мое положение. Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если б я в участь получила с молода мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Трудность лишь в том, что мое сердце

Ни часу... Но с тех пор, как она попала в Россию, ей пришлось прожить без любви долгие годы. Человеку,

404'