КУНЦЕЛЬманн & КунцельМАНН

За несколько месяцев он сделал не одну подделку немецких художников, которым вскоре суждено было появиться на скандинавском рынке. Это были романтические пейзажи фон Родена и Хакерта, среднего качества полотно, подписанное великим Карлом Блехеном, и пара миниатюр Керстинга. Среди работ, с которыми он экспериментировал, а некоторые даже закончил, чтобы потом уничтожить, были известный этюд собственной ноги Менцеля, а также копия «Восхода луны на море» Каспара Давида Фридриха. Если бы кто-то, хорошо знакомый с немецкой живописью, увидел эти работы в снятом ими ателье в Шёненберге, у него непременно возникли бы вопросы — оригиналы-то картин находились в Восточном Берлине. Но в ателье никто, кроме братьев Броннен, входа не имел. Никто из посторонних не знал, что полотна вышли из-под одной кисти. И мало кто имел возможность изучать оригиналы, находящиеся по другую сторону «железного занавеса».

Возможность посещать музеи в восточном секторе была для них очень важна. Сложность заключалась в пересечении границы. Новое похолодание, отмеченное градусником холодной войны, привело обе половины города в состояние чуть ли не боевой готовности. Неудавшееся июньское восстание рабочих в коммунистическом секторе создало дополнительные трудности. Демаркационную линию окружили несколькими рядами колючей проволоки; оставшиеся переходы использовались в основном дипломатами, за которыми неусыпно наблюдала народная полиция. Но несмотря на всё это, Виктор в эту осень пересёк границу шесть раз.

Он написал доктору Рюландеру в Стокгольм, и тому удалось организовать для Виктора официальное приглашение посетить государственные музеи Восточного Берлина. Как Рюландеру это удалось, Виктор точно не знал, хотя догадывался, что пожилой уже Рюландер наверняка имеет старые связи с искусствоведами в ГДР. А может быть, сыграло роль и то, что Виктор Кунцельманн (не Густав Броннен, разумеется) был гражданином нейтрального государства, которое никаких альянсов с великими державами не имело. Итак, дойдя до перехода, Густав Броннен становился известным шведским реставратором Виктором Кунцельманном, и этот Виктор Кунцельманн с присущим шведским реставраторам достоинством объяснялся с пограничниками. Мрачные полицейские открывали свои списки и звонили мало что соображающему прямому начальнику, этот начальник в свою очередь звонил ещё более высокому начальству, и уже более высокое начальство, выдержав приличествующую народной власти паузу, давало зелёный свет на пересечение границы неким Виктором Кунцельманном.

Во время первого посещения, когда он собирался посмотреть сокровища Музейного острова, Виктора поразило, насколько тёмным выглядел восточный сектор по сравнению с западным. Он обратил внимание, что за ним неотступно следует некто — как он предположил, тайная полиция, — и притворился, что заблудился — ему очень хотелось заглянуть в его родные места, в Митте. Как и рассказывал Георг, от дома на Горманнштрассе не осталось и следа. Ему стало очень грустно. Он ничего не узнавал, воспоминания не складывались в целое, потому что мест и предметов, которые могли бы придать им стройность, уже не существовало. Он притворился, что разглядывает карту, огляделся по сторонам, как человек, пытающийся совместить картографический ребус с реальностью, и обратился к случайному прохожему. Тот, сообразив, что перед ним иностранец, перепугался насмерть. На свойственном путешествующим иностранцам школьном немецком Виктор попросил показать, как пройти в Национальную галерею. Прохожий, заикаясь, кое-как объяснил дорогу, и Виктор, стараясь отключить беспокойную память, взял курс на Музейный остров.

Служащий музея принял его с холодной стандартной доброжелательностью, как бы ненароком расспросил о цели посещения и удивился, что Виктор приехал через Западный Берлин — гораздо проще было сесть на поезд через Росток. Ответ, похоже, его удовлетворил, и он оставил Виктора в покое.

Он вернулся в Западный Берлин с блокнотом, полным набросков. Георг ждал его в кафе неподалёку от границы. Ему показалось, что кто-то повернул выключатель — после долгой обесточки зажглись все лампы сразу, и забурлила современная жизнь.

В кафе он спросил себя, стоило ли рисковать. На выходе из музея он опять заметил филёра. Этот довольно потёртый тип сопровождал его до самого перехода на Циммерштрассе.

— Самое худшее, что может случиться, — они больше тебя не впустят. Или другая крайность — выдворят.

Но Виктор был далеко не так уверен:

— А что будет, если они заподозрят меня в шпионаже?

— Ты искусствовед, к тому же официально приглашённый, что здесь похожего на шпионаж? А если они узнают, чем ты на самом деле занимаешься, «Штази» тут же занесёт твоё имя в платёжную ведомость. Тебя выберут почётным членом партии. Получишь звание «Герой труда»! Сам подумай — фальсификатор, водящий за нос мерзких западных капиталистов.