Купальская ночь

Катерина замерла на пороге чулана, в который направлялась, и отдалась этой надежде полностью. Она почти чувствовала, что сейчас, вот сейчас… Но ничего не произошло. Никаких световых вспышек, покалывания пальцев, завихрений времени и пространства. Все тот же дом и чулан. И ей тридцать четыре, и она сошла с ума.

Тут ее застал звонок Пети, бывшего мужа. Он оповестил Катю о том, что в школе у сына объявлен карантин на двадцать один день: пятеро заболевших скарлатиной из параллели.

– А Митя-то, Митя! – всполошилась Катерина. – Он здоров?

– Говорят, что да. Но ты же понимаешь… Скарлатина. Пока непонятно.

– Температура, сыпь?

– Нет, я проверял. Катерин, да ты не переживай, его врач только что осматривал. Лучше скажи, как у тебя дела?

– Не очень. Но я сейчас же возвращаюсь назад!

– Эй, зачем? С Митей все нормально, я справляюсь. Конечно, карантин не предполагался, но…

– Точно справишься?

– Это такой же мой сын, как твой. Не надо строить из себя Чипа и Дейла, спешащих на помощь. Продай этот чертов дом сейчас, чтобы снова не таскаться.

– Но… – Катерина осеклась, окончательно осознав, что наломала дров с полковничьей четой. – Это займет еще какое-то время.

– Ну значит займет! – Петя начинал сердиться. – Катерин, где твои мозги-то? Сама прикинь, как будет тупо, если тебе придется еще раз ездить…

После разговора она вернулась в чулан, вся в сомнениях и раздумьях. Катерина знала, что должна сесть в машину и вернуться в Москву уже к вечеру. Но почему-то все равно колебалась. Девушка-призрак растворилась в полумраке, видимо, ее спугнул телефонный звонок. Такие вещи обычно лучше остального дают почувствовать, что реально, а что нет: школьная скарлатина реальна, и прожитые Катериной года – тоже.

В чулане стояла огромная, коричневая скрыня с коваными вставками и ручками. Чудо, что случайные гости, разграбивший бывшее ветлигинское жилище, не пустили этот сундук на дрова. Когда-то он доверху был полон приданым бабушки Тоси, а до этого приданым ее мамы, бабушки Аграфены. Вся поверхность исколота, словно шилом, древоточинами – такие же жучьи ходы испещрили подоконники, рассохшийся шкаф, крыльцо, скамейку у входа. А в будку туалета, деревенского, с дыркой в полу, входить было и вовсе страшновато: со всех сторон слышался тихий скрежет, с которым древоточцы поедали стены. Про себя Катерина с иронией назвала строение «биотуалетом». И он, и дом не были нежилыми, и что с того, что люди давно покинули это место.

Катерина откинула пыльную крышку. Внутри было полно древесной трухи. Но единственный лежащий там предмет заставил Катеринино сердце заколотиться. Она перегнулась, наполовину очутившись в сундуке, и вытащила закаточную машинку, сломанную, с красной рукояткой.

В глубине памяти что-то зашевелилось. Ну конечно, машинка!.. Ручку которой надо крутить до упора. Та самая, которую Алена собиралась как-нибудь починить. Надо же, соленья-варенья давно растащили из погреба, все то, что с таким трудом приготовила Алена, не ела ни сама она, ни ее дочь, ради которой все и делалось. А вот машинка еще осталась, и она помнила, как крепко маленькие Аленины руки сжимали ее рукоять.

Соленые, маринованные, моченые; варенья и повидло, джемы, желе, компоты, зимние салаты, а по осени квашеная капуста и грибы – Катя с самого детства помнила этот процесс подготовки к зиме. О, это же был целый ритуал! В сентябре даже в Москве по выходным Алена брала ее с собой в лес. Они долго ехали на электричке, выходили на какой-нибудь далекой платформе, иногда даже без имени, просто «такой-то километр». И собирали грибы, бродя по лесу. Катя любила аукать и слушать эхо. У нее был свой маленький ножик с деревянной ручкой и медным гвоздиком, и она бывала очень горда, когда сама находила грибное семейство. Потом Алена и Катя тащили тяжелые сумки к станции, тряслись обратно в электричке, и полночи мыли грибы, вытряхнув сумки прямо в ванну, заткнутую пробкой на цепочке. Было так смешно смотреть на все эти листья и веточки, плавающие вместе с грибами там, где обычно плавают только мочалки в пахучей мыльной пене да Катина желтая уточка.

В такие ночи Алена позволяла Кате ложиться поздно. А девочка изо всех сил таращила слезящиеся глаза, чтобы лишних полчаса посидеть на кухне и послушать, как мама вполголоса что-нибудь рассказывает. Об учебе в институте, о первых годах в Москве, о босоногом детстве в Пряслене. Она нечасто говорила, и тем ценнее были такие моменты, когда приподнимался занавес, и можно было по оброненным словам и взглядам чуть больше узнать о том, кто же такая эта ее мама.

Катерина давно оставила в покое старый сундук, вышла во двор и, все еще не решив, едет ли она сегодня в Москву, взялась за тяпку. Ненадолго задумалась, привыкая к ощущению деревянного черенка в руках, давая телу самому вспомнить, как это делается. И принялась, как когда-то учила бабушка, подрубать бурьян у самого корня. Работала она довольно умело, хотя и ломило спину, зато мысли – все, какие ни роились в голове – вылетели и оставили звенящую, залитую по́том пустоту.