Купчая

Разлили чай. Сегодня чаепитие было обставлено на азиатский манер – чайник возвышался посередине, и каждый наливал себе сам, хозяин же, как подобало чайханщику, только следил за тем, чтобы он всегда был полон и горяч. А в трёх чайничках-заварничках была свежая заварка трёх разновидностей – чёрный цейлонский чай, зелёный чай и смесь по уникальному рецепту, которую все или почти все присутствующие уже отведали в этом доме. Перед тремя братьями и самим хозяином стояли не просто чашки, а пиалы – три одинаковых зелёных с узором из штрихов и полумесяцев, одна белая с волнистым пояском позолоты. Соломон Давидович, подмигнув Гарику, взял свою белую пиалу за донышко и край, так, что она очутилась стоящей у него на большом пальце, и со вкусом отхлебнул. Гарик восхищённо раскрыл глаза, переглянулся с братьями. Все трое взяли свои пиалы точно так же, движением явно отработанным, привычным, и приступили к чаепитию. Соломон Давидович покосился на Владимира:

– Теперь понятно, почему я сказал, что поспешил, назвав вас «ага»?

И тонкие губы растянулись в улыбке, как бы став частью сплошной сетки весёлых тонких морщинок на лице Соломона Давидовича. А из-под сетки опять мелькнули пронзительно-синие пожароопасные огоньки – дескать, хорошо я отчубучил?

– Так турки чай пьют, – вдруг сказал Саша. – С отцом в Баку были, у его родных, там во дворе жила семья турок, они так чай пили…

– Значит, у нас тут филиал джан-Бакы, да-а? – пропел хозяин, и Владимир подумал: такую манеру говорить нараспев он слышал только в фильмах «Азербайджанфильма». – Так его называли сами бакинцы, это значит милый Баку, я там тоже бывал. Кстати, сын, о филиалах и прочих производственных атрибутах. У тебя там, на заводе, ещё много народу живёт?

– Никого не осталось. Сабитовым сегодня их квартиру открыли, там больше не опечатано, они внесли что-то там из коммунального долга. Всю зарплату старшего и среднего снесли. Ироды банкиры. Эти долги ведь банк перекупил. Бывшая сберкасса. Ну, я у них тоже работал. Знаем, кому сунуть – вот квартирку-то и отомкнули…

– А старик? – спросил Владимир, вспомнив высадку из фургонов на границе. – Который на коленках полз?

– Всё, больше не заставят ползать, – ответил Арик, каменея лицом почти как отец, – его в «Запчеле» приютили.

– Так это ж временно. А потом? А остальные?

– Там какие-то журналисты. Шведа видел или норвежца, не понял как следует, француза видел. Не дадут пропасть! А остальные как-то рассосались. Человек двадцать ведь было, а?

– Три фургона было народу, – напомнил Владимир, – просто большинство сказали с самого начала, что им есть куда идти, перебьются…

– Отперебивались, – сказал Руслан, вставая. – Спасибо вам огромное, Соломон Давидович! Нам домой, дома всё в порядок приводить. Мама ждёт.

Алик и Гарик тут же встали и засобирались.

– Давыдыч, я, наверно, тоже побежал, – улыбнулся белокурый Костя. Когда он улыбался, исчезал в серых глазах ледок сдержанности, всякий налёт «прибалтийскости», малейшее подобие европейского вида сбегало с его лица, проступала русская простота и открытость. Дождавшись, пока дверь захлопнется за младшим Сабитовым, он пошёл в прихожую, мягко ступая носками – запасных тапочек Костиного размера даже в таком гостеприимном доме могло и не найтись, на него с трудом находилась обувь в магазинах. Следом за Костей стол покинули Кристина с Иваром, ссылаясь на позднее время – «мальчикку пора спатть», улыбнулась Кристина вся, синими глазами, белой чёлкой, аккуратным носиком.

– Медицина священна, медицинским рекомендациям мешать не смею, не смею мешать! Спокойной ночи! – попрощался Соломон Давидович.

Тогда встал и Владимир, намереваясь помочь хозяину прибрать со стола. Но неожиданно резко Соломон Давидович остановил его:

– Стоп, сейчас – внимание! Вам обоим важно, – и он пристально посмотрел на Сашу, который как раз допил и поставил на блюдце свою чашку. При этих его словах пожилая женщина, сидевшая на уголке стола сутулясь, выпрямилась и, в свою очередь, выжидательно посмотрела на него. Владимир узнал эту женщину: санитарка, совавшая ему продукты, а впоследствии – ключ от квартиры Кристины, так и не понадобившийся. Это она называла Кристину ласково «запчёлкой». Приземистая, ширококостная, с шаркающей вразвалочку походкой. Морщины делят её лицо на крупные, мягкие, чисто вымытые складки. А из складок излучают сочувствие глаза – были они не то карие, не то серые, не то зелёные, а теперь выцвели, от старости ли, от больничного ли воздуха, пропитанного дезинфекцией. Мелькнуло в голове: ключ отдал ещё тогда, в «Запчеле», а деньги… другой санитар сказал – когда будут… Но только мелькнула суетная мыслишка, сразу покинула голову, до того несуетным было выражение глаз всё повидавшей гостьи.

Уже без приказного тона, хотя по-прежнему деловито, хозяин обратился к ней:

– Теперь по порядку, Наталья Семёновна. Все вас слушают.