При этих её словах матушка Ивана поморщилась так, словно ей пришлось глотнуть хинной настойки, а Петр Эзопов сказал:
— Агриппина Федотова уже обратилась к Татьяне Дмитриевне с просьбой о расчёте. Полагаю, она собирается не позднее завтрашнего дня покинуть Живогорск.
4
Когда Иван вышел из комнаты, которую занимала Татьяна Дмитриевна, первым его побуждением было: пойти к себе и завалиться спать. Взять пример с Эрика Рыжего. Тогда — кто знает? — могла бы схлынуть и та тяжесть в голове, из-за которой всё для купеческого сына словно бы подернулось туманной пеленой. Но на полпути к своей комнате он столкнулся с запыхавшимся садовником Алексеем, кухаркиным мужем, который в господскую часть дома и не заходил-то никогда.
— Вы уж не прогневайтесь, Иван Митрофанович, — смущенно проговорил он, — на мою бесцеремонность. Но я побоялся опоздать! Приказчик в лавке мне сказал: вы решили раздать ваших голубей тем, кто пожелает их забрать. Вот я и подумал: нельзя ли и мне получить пару? Наш со Стешей младший сынок, Парамоша, тоже голубей разводит, как и вы. У него, конечно, таких породистых птиц нет, но очень уж он любит с ними возиться!.. Так, может быть...
— Идем, Алексей! — перебил его Иван. — У меня как раз есть отличная пара турманов — как раз для твоего сына.
И они, выйдя из дому, зашагали к Иванушкиной голубятне.
С тяжёлым сердцем Иван туда поднимался. Голуби составляли самое светлое, что оставалось у него с детства. И даже теперь, по прошествии
Именно поэтому он и решил отдать Алексею пару московских серых турманов — самых дорогостоящих своих птиц, за которых он заплатил больше пятисот рублей. После такого было бы уже просто смешно сожалеть об остальных голубях — или, паче того, идти на попятный.
Хотя — Иванушка отчасти лукавил, обманывал себя. Для него-то самой дорогой птицей был белый орловский турман: его любимец — Горыныч. И отдать его прямо сейчас, сегодня, Иванушка не мог, какие бы резоны для этого ни существовали. Не хватало у него на это духу.
"Ведь ещё один день ничего не решит, — говорил он самому себе, взбираясь на голубятню по приставкой лесенке. — И, если уж и Горыныча надо отдать, то пусть его возьмёт кто-нибудь из соседей — хотя бы мальчишки с Губернской улицы..."
Алексей остался ждать его внизу. Возможно, именно из-за этого Иван, когда поднялся на голубятню, ощутил чувство, напоминавшие прострацию. Ему показалось, что воздух внутри не слишком большого помещения ходит волнами — как штормовое море. А тени по углам становятся трёхмерными: обретают объём.
Иван снова встряхнул головой — и снова от этого сделалось только хуже: внутри его черепа задвигались прежние
— Ну, ну, — Иван шагнул к клетке своего любимца, открыл её и сунул внутрь правую руку, — что ты так разволновался?
Он хотел было привычно взять Горыныча, но тут белый орловец отколол такой номер, каких даже он прежде никогда себе не позволял: пребольно клюнул своего хозяина в ладонь — как раз туда, где краснел один из незаживших порезов от стекла. Иванушка вскрикнул, выдернул руку из клетки и — тут же краем глаза уловил: та тень в углу, которая давеча показалась ему трёхмерной, шевельнулась сама по себе. Он напряг глаза, пытаясь понять: что там? И не обманывает ли его зрение после бессонной ночи и безумного утра. Однако в углу вроде бы только пылинки плясали в тусклом свете, проникавшем внутрь сквозь слуховое окно голубятни.
— Иван Митрофанович, может, мне подняться — помочь вам? — послышался снаружи встревоженный голос Алексея.
И купеческий сын опамятовался: вспомнил, для чего он поднялся сюда. Из другой клетки он вытащил двух серых московских турманов — самца и самку; и уж они-то клевать его не пытались. А потом, ловко ухватив одной рукой обеих птиц за лапки, спустился обратно — в сад.
5
Отправившись спать, Иван предупредил, чтобы его не будили до самого утра. Сказал, что даже и ужинать не станет. И уснул, рухнув на постель прямо в одежде — спасибо, хоть ботинки сумел снять! Вероятно, он проспал бы не то, что до утра — до следующего полудня; однако отоспаться ему не дали.
Посреди ночи — часу, должно быть, в третьем, купеческий сын проснулся: его разбудили громкие голоса и топот в доме. Отдавал какие-то распоряжения Лукьян Андреевич; слышался недовольный и непривычно плаксивый голос Софьи Кузьминичны; и даже матушка Ивана, Татьяна Дмитриевна, что-то спрашивала — без малейшего намека на сонливость в надменном тоне.