Купель дьявола

– Это вас, Катрин. Ваш друг. Я забыл поблагодарить его за пиво…

Снегирь! Это было так неожиданно: услышать его голос у самой кромки Северного моря. Я взяла трубку и услышала знакомое сопение.

– Лавруха, какого черта?

– Он оставил мне телефон, твой голландец… Слава богу, что оставил, – голос Снегиря, тусклый и безжизненный, испугал меня, и все же я сказала по инерции:

– Тебя отлично слышно, Снегирь… Что случилось, не можешь без меня и двух дней прожить? Тогда женись, я не буду возражать…

– Жека, – выдохнул Снегирь и замолчал.

В его молчании было что-то пугающее, что-то непоправимое, что-то такое, что у меня сразу засосало под ложечкой.

– Что случилось, Снегирь? – выдохнула я.

Он по-прежнему ничего не говорил. Только сопение в трубку, а потом странный звук, похожий на спазм.

– Что? С ней что-то случилось? Не молчи, Лавруха!..

– Ее нет, – я услышала на другом конце провода глухое рыдание. – Ее нет, Катька…

– Что значит – нет? – эти слова, тяжелые и неподъемные, не принадлежали мне, они просто не могли мне принадлежать. – Что значит – «нет», Снегирь?

– Она умерла… Ее убили… Прошлой ночью… Прости… Тебе нужно приехать, ты понимаешь?.. Похороны…

Кажется, я на секунду потеряла сознание, а когда пришла в себя, трубка попискивала короткими гудками.

– Снегирь, – закричала я в пустую мембрану. – Снегирь!.. Это не правда… Нет… Это не может быть правдой… Ты слышишь меня, Снегирь?..

Отшвырнув трубку и все еще слабо соображая, я опустилась на пол. Остров, Мертвый город Лукаса Устрицы, Херри-бой с жалкими листочками и софитами – все это потеряло смысл. И Голландия потеряла смысл, и все картины всех музеев, вместе взятые. Снегирь что-то напутал, дурацкая шутка, жестокая шутка, но такие шутки не в его духе.

– Мне нужно уехать, Херри, – глухим вымороченным голбсом сказала я. – Немедленно. Я возвращаюсь в Россию.

– Что-нибудь серьезное? – вежливо спросил Херри-бой.

– Не знаю… Но моя подруга… Вы видели ее… Жека… Случилось что-то ужасное. Я должна уехать, Херри. Прямо сейчас. Вы понимаете…

– Вы же знаете, Катрин, – Херри досадливо поморщился. – Катер неисправен. Я не могу вам помочь. Механик будет уже послезавтра.

– Я не могу здесь оставаться… Неужели вы не понимаете? Я должна уехать, черт вас возьми!

– Сожалею, – он едва скрывал досаду, и именно в эту минуту я возненавидела чистенького голландца так, как ненавидела никого и никогда. – Вы говорили, что разбираетесь в моторах… Если с вашей подругой случилось что-то ужасное… Вы можете посмотреть его. Но я думаю, у вас ничего не получится. Всего лишь сутки, Катрин…

Я присела на краешек жесткой койки и обхватила голову руками. Жека… Наши дурацкие пьяные клятвы; ее смешные пальцы, торчащие из босоножек во все стороны. Что значит – «убита»? Снегирь сошел с ума, и я вместе с ним.

Херри-бой суетливо собирал софиты. Сейчас он отправится к стене, за которой покоится последняя воля Лукаса Устрицы.

Мне наплевать, какой была его последняя воля. Сейчас я отправлюсь к катеру и уеду отсюда… Даже если мне предстоит отправиться вплавь….

– Вы не идете со мной, Катрин? – осторожно спросил Херри, и до меня даже не сразу дошел смысл его слов.

– Что?

– Вы не идете?

– Неужели вы не поняли, что произошло? Вы чудовище, Херри…

Он ничего не ответил, он постарался как можно деликатнее исчезнуть из дома; сейчас пустится вприпрыжку вверх по улице, а Жеки больше нет. Ее убили… Господи, не схожу ли я с ума? Только вчера утром я разговаривала с ней, и телефон отчаянно барахлил… Зачем этот проклятый голландец вызвал меня, зачем я только поехала?..

Неожиданная ярость, неожиданная ненависть к Херри-бою захлестнули меня: хорек, чудовище, скотина… Подчинившись этой ярости, я начала со сладострастием крушить аскетический быт Херри-боя: швырять на пол книги, кипы бумаг, чертовы делфтские тарелки, фотографии и – мать их! – пластмассовые стаканчики и большую пивную кружку с ручками и карандашами. Разгромив несколько стеллажей, я принялась за стол. На пол полетели многочисленные записные книжки Херри-боя, вся его стряпня, посвященная Лукасу Устрице…

Зачем только я уехала. Если бы я осталась в Питере, если бы выслушала ее, ничего страшного бы не случилось… Я пыталась плакать – но не получалось, я так и не могла поверить.

Поверить в ее смерть – значит предать ее. Я уже предала Жеку один раз, и больше этого не повторится.

Никогда.

Никогда, никогда…

Только спустя полчаса я пришла в себя. Комната Херри-боя была безнадежно разрушена: горы бумаг на полу, раскрытые книги, замятые страницы, надорванные переплеты. Я совсем помешалась, нужно немедленно убрать все это, нужно хоть чем-то занять себя, чтобы не думать о Жеке… О том, что произошло с Жекой…

А может, все это мне только показалось, и никакого разговора с Лаврухой не было?..