КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

И дйствительно, Наташа смирилась и служила „новой барын“ съ замчательнымъ стараніемъ. Только очень наблюдательный человкъ замтилъ бы въ укрощенной двушк скрытую ненависть и затаенное чувство мести. Такимъ наблюдательнымъ человкомъ была Глафира. Эта хитрая баба видла все и все замчала. Она знала, что Катерину Андреевну не переупрямишь и не настаивала на удаленіи Наташи, разъ получивъ уже отпоръ, но она не спускала глазъ съ Наташи и оберегала барыню, какъ врный песъ, хотя и изъ личныхъ выгодъ. Глафира знала, что Наташа никогда но проститъ Катерин Андреевн тяжкой обиды, муки и униженія и ждетъ только случая. Вотъ этого случая то и выжидала Глафира, чтобы во-время спасти барыню и погубить Наташу. Жилось усмиренной двушк хорошо, говоря сравнительно. Одта она была щеголовато, какъ приближенная горничная барыни, спала мягко, ла сладко и почти не подвергалась взысканіямъ. Раза два только щелкнула ее туфелькой Катерина Андреевна да разъ поставила на колни за измятую шемизетку, между тмъ какъ прочихъ двушекъ и голодомъ наказывали, и водили „въ мизининчикъ“ довольно часто, не считая уже пощечинъ, которыми щедро надляла ихъ Глафира. Наташа безропотно снесла удары маленькой, но съ большимъ каблукомъ туфельки, молча и покорно простояла два часа на колняхъ и, прощенная, поцловала у барыни ручку, но Глафира видла, что творится въ душ этой двушки, и не спускала съ нея глазъ. Другая фаворитка Павла Борисовича, танцовщица Даша, усмирилась совершенно и была самою кроткою, пугливой овечкой, дрожа всмъ тломъ отъ малйшаго гнва барыни и угождая ей изо всхъ силъ. Въ конц-концовъ она добилась полнаго расположенія барыни и сдлалась ея любимицей, баловницей, а сдлавшись любимицей, успокоилась и начала толстть отъ покойной жизни и сладкаго куска, безъ малйшаго упорства уступивъ прерогативы фаворитки.

Не то было съ Наташей.

XVII.

Хозяева встртили Черемисова въ большомъ двухсвтномъ зал, — лакей усплъ таки забжать впередъ и доложить о немъ и барину, и Катерин Андреевн.

— Черемисовъ, голубчикъ, какъ я радъ тебя видть! — воскликнулъ Павелъ Борисовичъ и горячо обнялъ пріятеля.

Разцловавъ хозяина трижды, Черемисовъ подошелъ къ ручк Катерины Андреевны.

— Здравствуйте, Аркадій Николаевичъ, — радушно привтствовала его красавица. — Я тоже рада васъ видть.

— Вы простили мн все? — спросилъ Черемисовъ.

Катерина Андреевна глубоко вздохнула и потупила глаза.

— Стараюсь. Вы были причиною гибели моего бднаго мужа, моего добраго Луки Осиповича, но вдь вы только защищали свою честь. Да, я простила вамъ все. Вы помогли найти мн мое теперешнее счастіе.

Катерина Андреевна улыбнулась, взглянула на Скосырева и прижалась къ нему, обвивъ его руку своими блыми, какъ изъ слоновой кости выточенными руками, которыя были видны изъ-подъ широкихъ разрзныхъ рукавовъ капота до плечъ.

Черемисовъ нашелъ, что Катерина Андреевна очень похорошла, и это была правда. Она точно разцвла еще пышне, какъ разцвтаетъ роза, перенесенная въ самую благопріятную для нея атмосферу теплицы. Выигрывала Катерина Андреевна и отъ наряднаго туалета, сдланнаго лучшею портнихой, и отъ обстановки. Извстно, что красавицы всегда выигрываютъ отъ обстановки, какъ картина отъ рамы.

Гостя увели въ столовую, куда подали чай и кофе и завтракъ. Все было изящно, на всемъ лежалъ отпечатокъ руки женщины и женскаго вкуса. Черемисовъ не узналъ даже лакеевъ, которые были все т же, но вс преобразились не только по костюмамъ, но и во всемъ. Было немножко монотонно и черезъ-чуръ ужъ чинно, но за то и самый взыскательный человкъ не могъ бы найти недостатковъ въ прислуг, въ обстановк, въ сервизахъ, въ качеств поданнаго на столъ.

Черемисовъ въ тайн жаллъ прежняго Скосыревскаго житья, когда столъ ломился отъ бутылокъ съ винами, отъ тяжелыхъ пуншевыхъ чашъ, когда служили бравые ребята въ чекменяхъ и хорошенькія служанки во всевозможныхъ костюмахъ, а около стола плъ, заливаясь, хоръ красавицъ, но теперь за то была очаровательная хозяйка, изящная дама, а Черемисовъ любилъ не только попойки, но и общество дамъ. Онъ пилъ не много, надясь потомъ со Скосыревымъ наверстать потерянное, и весело болталъ, разсказывалъ о московскихъ новостяхъ, о своихъ планахъ.

— Коня и сабли не жалешь? — спросилъ Скосыревъ.

Черемисовъ вздохнулъ.

— Жаль, конечно, да что же длать? Если будетъ война, такъ пойду опять, а если нтъ, такъ женюсь, уду въ деревню и заживу помщикомъ, буду по полямъ съ борзыми рыскать, на ярмаркахъ въ карты играть и жидовъ бить.

— А жениться вы не прочь? — спросила Катерина Андреевна. — Если хотите, я вамъ невсту найду, у насъ есть премиленькія сосдки.

— Благодарю васъ, но я уже влюбленъ.

— Да?

— По горло!

— Въ кого же это?

— О, если-бъ вы знали, въ кого!

— А что? Разв это моя знакомая?

— Нтъ-съ, не то... Я не скажу, это тайна.

— Даже тайна?

— Да.

— Ого, это интересно! Я женщина, мосье Черемисовъ, и любопытна, какъ вс женщины, а потому вы напрасно сказали мн про тайну: я ее выпытаю отъ васъ.