КУПЛЕННАЯ НЕВСТА (дореволюционная орфоргафия)

Вздыхали очень многіе въ этомъ дом посл того, какъ въ немъ появилась Катерина Андреевна. Прошло вольное безмятежное житье, сытое и пьяное, кончился безпрерывный пиръ. Не такъ часто водили, положимъ, на конюшню, не каждый день свистали розги въ двичьей и въ мезонинахъ, не травили различныхъ дурачковъ и шутовъ собаками, не обливали никого въ трескучій морозъ холодною водой на двор, какъ это, бывало, водилось, но не было уже и безпросыпнаго пьянства, гульбы, сытой ды, псенъ и музыки. Не существовало ужь и знаменитаго хора. Матрена завдывала погребами и кладовыми, а вс пвицы были посажены за работу. Одн плели кружева, другія шили барын блье, третьи вязали, четвертыя вышивали, одтыя уже не въ бархатные сарафаны, а въ однообразныя холстинковыя платья. Кормили двушекъ попрежнему хорошо, но вина, фруктовъ, разносоловъ съ барскаго стола, какъ бывало, имъ не попадало. Наказывали ихъ рдко, но вс он получали съ утра уроки до обда и не выполнившая этого урока не получала обда, какъ лнивая и недостойная. Не выполняла она урока, заданнаго на ужинъ, не получала и ужина. За упорную лнь, за неповиновеніе, за грубость старшей мастериц, сажали въ холодную и темную комнату на хлбъ и на воду, а если неповиновеніе повторялось — наказывали жестоко, безъ пощады и ссылали въ дальнюю вотчину. Глафира была теперь полномочнымъ министромъ въ этомъ дом и ходила въ шумящихъ „матерчатыхъ“ платьяхъ, гордая и величавая. Ее звали Глафирой Авдевной и кланялись ей въ поясъ. Даже всесильный Шушеринъ, прізжая изъ Москвы, здоровался съ ней „за ручку,“ называлъ по имени и отчеству и считалъ за честь кушать съ нею чай, привозя изъ Москвы гостинцы.

Краса и гордость хора, Наташа, была сдлана камеристкой Катерины Андреевны и не спускалась съ глазъ. Долго и упорно воевала съ ней Катерина Андреевна и, наконецъ, побдила. Война началась съ того почти дня, какъ Наташа пріхала изъ Москвы, стосковавшись по барину и встревожившись извстіемъ о прізд „новой барыни“. Тогда же позвала ее Катерина Андреевна, узнавъ, что Павелъ Борисовичъ ухалъ къ предводителю. Наташа вошла въ своемъ малиновомъ бархатномъ сарафан, въ кисейной рубашк, съ дорогими бусами на ше, съ бирюзовыми серьгами въ ушахъ и кольцами на блыхъ холеныхъ, какъ у барышни, рукахъ. Вошла и остановилась около дверей, скрестивъ на груди руки и устремивъ на Катерину Андреевну сверкающій ненавистью и любопытствомъ взглядъ.

— Ты крпостная Павла Борисовича? — спросила Катерина Андреевна.

— Крпостная.

— Что же это на теб за нарядъ? Горничныя такъ не ходятъ.

— Стало быть, нужно такъ, — дерзко отвтила Наташа.

— Ну, хорошо, допустимъ. А почему же ты вошла и не поклонилась мн?

— А вы кто такая будете? — еще боле дерзко спросила Наташа.

— Да вроятно ужь повыше тебя. Я, видишь, одта барыней, съ господиномъ твоимъ кушаю за однимъ столомъ, такъ, стало быть, и гостья тутъ, а двки должны, я думаю, кланяться гостямъ ихъ господъ.

— Прикажутъ, такъ покланюсь, а пока не слыхивала еще. Я не почитала вашу милость за гостью потому, что допрежь того къ барину, если и зжали госпожи, такъ съ мужьями, съ родителями. Думалось мн, что барыни одн къ холостымъ господамъ не здятъ.

Катерина Андреевна сверкнула глазами и скрестила на груди руки. Она знала, что эта хорошенькая двушка очень близка къ Павлу Борисовичу и чувство ревности, обиды, зависти до боли охватило Катерину Андреевну, но она сдержалась и покойно проговорила:

— Ну, ты хоть и пвица, и франтиха, а очень глупа. Впрочемъ, это ничего, — тебя научатъ быть поумне, а пока я теб вотъ что скажу: я невста Павла Борисовича и скоро наша свадьба, такъ мн нужны ловкія и расторопныя горничныя, вотъ я тебя и сдлаю своей горничной, а ты ужь постарайся угодить мн и заслужить мою милость.

Наташа улыбнулась.

— Сперва, чай, похороны будутъ, а потомъ ужь и свадьба? — спросила она.

— Что?

— Сперва, молъ, надо мужа вашей милости уморить да похоронить...

— Вонъ! — рзкимъ крикомъ перебила Катерина Андреевна. — Ты будешь наказана за твои дерзости, скверная двка, а если не уймешься, такъ я уйму тебя, слышишь? Я уйму! ступай вонъ!

Наташа повернулась и вышла.

Когда Павелъ Борисовичъ вернулся отъ предводителя, то засталъ Катерину Андреевну въ слезахъ, лежащую на постели. Долго цловалъ Павелъ Борисовичъ руки Катерины Андреевны, долго разспрашивалъ ее о причин слезъ, но она только всхлипывала, дрожа всмъ тломъ, и зарывала лицо въ подушки.

— Голубушка, радость дней моихъ, да что же съ тобою? О чемъ ты плачешь? — съ тоской спрашивалъ въ сотый разъ Павелъ Борисовичъ.

— Отпусти меня домой, домой я хочу, домой! — отвчала Катерина Андреевна. — У меня тамъ маленькія комнатки, нтъ роскоши, но тамъ меня любили, тамъ меня никто не смлъ обижать, а здсь... здсь меня скоро бить будутъ твои метрессы, твои фаворитки!

— Что такое ты говоришь, Катринъ? — изумился Павелъ Борисовичъ. — Про моихъ метрессъ и фаворитокъ ты говоришь? Что случилось?

— Случилось то, чего я ожидала. Безъ тебя пришла сюда эта любимица твоя, Наташа, наговорила мн дерзостей, нагрубила мн, назвала меня твоею любовницей, сбжавшей отъ мужа!...