Курехин. Шкипер о Капитане

Чем экзотичнее и необычнее, тем лучше. Качество, уровень мастерства, способность вписаться в ансамбль – все это было либо вторично, либо не имело никакого значения вообще. За исключением, правда, тех, кто солировал и приглашался специально для особо важного в музыкальном смысле соло – Вапиров, Чекасин, Марина Капуро[176], Гайворонский[177], Аркадий Шилклопер. Тут бывали обиды и недоразумения. Гайворонский, относившийся к поп-механическому балагану не без скепсиса и, как он сам признает, снобизма, рассказывал, как Курёхин однажды, рассыпаясь в цветастых комплиментах, уговорил их с Волковым появиться в одной из «ПМ» с красивой и возвышенной балладой Гайворонского. Слава согласился только после клятвенных заверений Курёхина, что во время их номера никакого «цирка» и стеба не будет. Гайворонский вспоминает:

«Я понимаю по ощущению, что игра у нас идет. Хорошо выстроен звук, правильное настроение, все здорово. Что происходит сзади, я не видел; может быть, Володя видел краем глаза. И вдруг я слышу в зале какой-то непонятный смех. Я недоумеваю: неужели я так смешно играю? Оказывается, в этот момент на сцену вывели лошадь, которая извергает из себя в колоссальных количествах овес, съеденный ею за последние сутки. Я не обиделся. Я просто понял, что Курёхину нужны энергетические островки, которыми по замыслу можно манипулировать, и он подбирает тех людей, которые способны максимально автономно, аутентично эти островки создать. И неважно, в положительном ли, в отрицательном смысле; важно, чтобы находящийся на сцене человек делал то, что он умеет и любит делать. Просто для меня это было, скорее всего, неприемлемо, и дальше я старался избегать таких ситуаций. И меня удивила или, наоборот, не удивила та откровенность, с которой на мой вопрос: «Серёжа, а какое все это имеет отношение к музыке?» – он ответил обескураживающе просто: «А никакого!»

Признание характерное, хотя сделанное и не без полемического задора. И сам характер курёхинских действ, и такого рода нарочито провокационные высказывания их создателя нередко ставили и продолжают ставить совершенно обоснованный вопрос о музыкальности «Поп-Механики». Владимир Фейертаг, питая безусловную симпатию к ее создателю, говорил мне, тем не менее, что «Поп-Механика» – замечательное зрелище, но к музыке оно никакого отношения не имеет. Даже Сергей Летов, непосредственный участник чуть ли не всех „Поп-Механик“, тоже говорил, что это явление не музыкальное, а скорее из области арт-акционизма.

Разумеется, Курёхин не отказывался в «Механике» от искусства музыки, но она – музыка – как и все остальные составные части грандиозного организма, была подчинена служению одной цели: созданию оргиастической картины безумия, в которой все возможно, и каждое лыко в строку. Более того, слом, насилие, разрушение – структурное или эмоциональное – или снижение, сбой пафоса, – все это было тоже краеугольным камнем «ПМ». (Помните упомянутый в интервью красный клоунский нос, который ему так «хочется напялить на себя» в пафосно-серьезных композициях Вапирова?) Нагромождение слоев – рок-группа, джазмены, классический оркестр, фольклористы, циркачи, военный оркестр, индустриальная секция, авангардно-абсурдистская мода, некрореалисты, балерины, животные и многое-многое другое – неизбежно порождало элемент случайности и непредсказуемости. Курёхин вряд ли мог предположить, что пресловутой лошади захочется вдруг «извергнуть из себя» вчерашний овес прямо во время выступления Гайворонского, или что вытащенный на сцену козел с перепугу вдруг начнет гоняться за яростно солирующим на саксофоне Алексеем Раховым[178]. Предвидеть всего этого он не мог, но в то же время он создавал все условия, чтобы такие и многие подобные им гомерически смешные и остроумные несуразности случались на сцене как можно чаще – каждый участник и свидетель «ПМ» может вспомнить их великое множество.