Курьер смерти

Родители, как всегда в послеобеденные часы, были в гостиной. Шла одна из тех скучных передач, которым они посвящали все свое время – сидя или лежа перед телевизором, наблюдали за тем, как какие-то люди кричат друг на друга, а женщина в черной мантии пытается их утихомирить. Мальчик знал: это судебные шоу. Но ему было непонятно, зачем такое смотреть, если тут все неправда, все специально придумано, чтобы одурманивать разум. «Одурманивать разум» – именно так сказал герр Грюнднер, учитель. Тогда мальчику стало стыдно за родителей, и с тех пор он стыдился каждый раз, когда видел их такими.

Пивные бутылки и мисочки для мюсли, переполненные пеплом и окурками, воевали друг с другом за место на низком столике. В комнате пахло сигаретным дымом и телесными испарениями двух старых людей, которые не заморачивались насчет гигиены.

Отец пялился в телевизор не отрываясь. Мать заметила мальчика и покосилась на него, как всегда, с беспокойством. Он помнил, что раньше – когда она еще могла по-настоящему видеть его – ее голубые глаза были красивыми и ясными. Теперь они подернулись белесой пеленой и смотрели не на мальчика, а скорее сквозь него.

– Почему приезжала полиция? – спросил он.

Отец только хрюкнул.

– Из-за школы, – сказала мать. – Говорят, если ты не будешь туда ходить, они опять приедут и заберут тебя. Ты прогуливаешь? И что же ты делаешь вместо уроков?

– Я не пришел всего два или три раза. Помогал одной девочке, которая болеет. Ходил к ней домой, чтобы она не очень сильно отстала от программы. А живет она на конном дворе.

Заранее он ничего не сочинял. Слова лились из него свободно, как будто он говорил чистую правду. На самом-то деле он только мечтал о том, чтобы это было правдой.

– Она упала с коня и чуть не умерла. Я ей помог, – добавил мальчик.

Отец опять хрюкнул и почесал пах.

– Ух ты! – произнесла мать между двумя затяжками. – Но в школу, сынок, все-таки ходи. Мне здесь полиция не нужна, ты понял?

Еще не кончив говорить, она уже перевела взгляд с мальчика на окно. Ее пустые глаза не выражали ни малейшего интереса, ничего не видели и не понимали.

Мальчик постоял на пороге, посмотрел на родителей и спросил себя, хватится ли их кто-нибудь, если он принесет из сарая канистру с бензином, разольет ее содержимое по гостиной и бросит спичку.

11

– А вот так Ким Ландау выглядит сейчас, – сказал комиссар Кернер, выложив три фотографии на стол своего бременского коллеги Йохана Шалля.

– Вы уверены, что это она? – спросил тот, оцепенев.

Йенс сидел здесь уже десять минут. На момент похищения Ким Ландау жила в Бремене, поэтому расследование вел Йохан Шалль.

– Мы не смогли сравнить отпечатки, потому что кончики пальцев сильно повреждены. Такое ощущение, будто кожу постоянно стирали – изо дня в день в течение нескольких лет. Генетический тест еще не готов. Но перед смертью женщина повторяла свое имя. Наконец мать ее опознала. Значит, и мы можем не сомневаться: это Ким Ландау. Вернее, то, что от нее осталось.

Чем дольше Йенс смотрел на фотографии, тем более жгучую ярость вызывала у него страшная судьба девушки, и тем сильнее ему хотелось поймать монстра, который за всем этим стоял.

– Она повторяет свое имя? – переспросил Йохан Шалль.

– Повторяла, – поправил Йенс. – Послушай сам.

Он положил телефон на стол и включил запись, которую сделал, когда первый раз пришел в больницу Марии Помощницы. Сначала послышался неясный шум, а потом – тихий голос Ким Ландау, который Йенс однозначно идентифицировал бы как женский, даже если б не знал, кто говорит: «Darling, свет моей жизни… Darling, свет моей жизни… Darling, свет моей жизни…»

– Ну и так далее, – сказал Йенс, выключая плеер. – Ничего другого она не говорила. Эта запись сделана на следующий день после того, как мы ее задержали, а свое имя она произнесла в ту ночь, когда откусила себе язык.

У самого Йенса рана во рту уже поджила, но теперь она откликнулась на его слова не очень сильной, зато настойчивой болью.

– Как можно откусить собственный язык? – удивился Йохан Шалль.

«Зубами», – чуть не ответил Йенс, однако вовремя удержался. Бременский коллега, судя по всему, не был расположен к шуткам. Да и вопрос-то был чисто риторическим.

– Сколько времени нужно, чтобы человеческая кожа обесцветилась? – спросил Йохан Шалль, нарушив воцарившуюся тишину.

Йенс пожал плечами:

– Несколько лет. Точно никто не скажет, потому что такие эксперименты, как ты сам понимаешь, не проводятся. Помнишь нашумевшее дело Йозефа Фритцля, который двадцать четыре года держал дочь в подвале? Когда все вскрылось, ее кожа выглядела так же.

Шалль начал рассуждать вслух:

– Ким пропала больше четырех лет назад. Если ее сразу где-то заперли… – Он покачал головой. – Нет, это невозможно!

Йохану Шаллю было пятьдесят четыре года. Этот приземистый мужчина с лысиной, похожей на тонзуру, и большими мешками под усталыми серыми глазами даже в обычные дни не выглядел весельчаком, ну а то, что он услышал и увидел сейчас, казалось, прямо-таки подкосило его.