Курятник в пентхаусе

– К сожалению, это правда, – кивнула Нина, – обычно я в чужие дела не лезу. Но один раз не выдержала, укорила Лизу:

– Марфе четырнадцать. Девочки в ее возрасте модницы, с косичками никто не ходит. Твоя по-старушечьи одета, выглядит, словно она из тьмы веков, из деревни глухой в наш мир попала. Купи ей модную футболочку, джинсики, сшей сарафан. Красивая у тебя дочка, а вещи ее уродуют.

Елизавета зашипела:

– Да, на беду она хорошенькая, как я в ее возрасте. Если нацепит мини, то кто-нибудь из парней глаз на девочку положит. Она дурочка, в постель к нему прыгнет. Я не намерена стать бабушкой, не дожив до тридцати пяти.

Нина махнула рукой.

– За свой грех она заставляла дочку отвечать. Марфа терпела, терпела глупость мамаши, а потом терпелка лопнула! Вот такое лето выдалось нерадостное. У Елизаветы голос въедливый, громкий был, прямо шилом в мозг втыкался. Соберется Марфа с мольбертом к реке, мать ей внушение делает:

– Юбку длинную надень, не сверкай голыми ногами.

Девочка в ответ:

– Ну мам! Все ходят в коротком, а я как старуха Шапокляк! В шортах пойду.

Елизавета в истерику.

– Нет! Развратная одежда! И футболку не надевай, она тебя обтягивает, как сосиску целлофан. Мужики увидят, в лес утянут, изнасилуют, ребенок родится. Что с ним делать?

И так постоянно, мороженое она ей есть не давала.

– Почему? – изумилась Дюдюня. – С юбкой понятно, кое-какая сермяжная правда в замечании есть. За голые ноги симпатичной девушки глаз мужчины всегда зацепится. А мороженое?

– Лиза говорила: Марфа его эротично ест, – поморщилась Нина, – сексуально.

– М-да, – пробурчала Ада Марковна, – бедная девочка. Фамилию Елизаветы помните?

– Простая такая, обычная. Надо поискать старую телефонную книжку, там записана, – пробормотала Нина и ушла.

– Зайцева, – вспомнила Катя.

– Спасибо, – поблагодарила Дюдюня, – значит, то лето вам запомнилось.

– Ни до него, ни после такого не случалось, – кивнула Вера, – Илья и Тамара утонули, Марфа пропала, уж не знаю, нашла ее Лиза или нет. Пять семей у нас развелись, магазин сгорел, в храме крысы завелись. А через несколько лет июнь тоже сюрприз преподнес. Да еще какой!

– Галина Петровна, которая ее первой увидела, в обморок упала, – всплеснула руками Ольга Андреевна, – девушка, конечно, была «хороша» в кавычках. Шла мимо дома, окликнула Галю, та в огороде возилась, обернулась, онемела, прохожая спросила:

– Подскажите, где здесь дом Анастасии Ефимовой?

Галка брык, лицом в грядки упала. Девушка на помощь не позвала, к соседям толкнулась, к Воробьевым, в дом вошла без стука, поднялась на веранду, там никого, она в зал. Иван с Риммой чай пьют. Она только в комнату вошла, Римка глянула на гостью и бегом к иконе, что у них у буфета висит, и давай креститься.

– Свят, свят, прогони привидение.

Ваня, тот нервами был покрепче, догадался спросить:

– Кто вы?

Девушка ответила:

– Наталья, дочь Анастасии Ефимовой, мать меня бросила, но я ее нашла, в гости приехала.

– Сестра Тамары? – догадалась я.

– Прямо бразильский сериал в нашем селе случился, – сказала Нина, садясь за стол, – фамилия Елизаветы Зайцева, отчество Викторовна. Есть телефон, городской. Я написала его на бумажке, держите. Марфа тоже Зайцева.

Я взяла листок.

– Спасибо.

– Наталья просто одно лицо с Томой, – продолжала Ольга Андреевна. – Римка потом, когда из больницы вернулась, рассказала, что увидела, кто к ее забору подошел, подумала: «Я покойницу недолюбливала, не нравилась она мне никогда, дура дурой и наглая. Придет без приглашения в дом, говорит: «Пить очень хочется, налейте чаю!» С какого рожна ее угощать? Я отвечала всегда: «Тут не харчевня, ступай к Саре Яковлевне, она чаю даст».

Рассказывает мне Римма эту историю и рыдает: «Решила я, что утопленница по мою душу явилась, сейчас утащит в ад за то, что жалела ей печенья».

Отец Михаил вздохнул, но ничего не сказал, а Ольга продолжала:

– У Галки, которая в обморок брякнулась, были похожие мысли, она тоже убогую от дома отваживала, боялась, что та беду приманит. Бесы-то на дураков прилетают.

Священник крякнул, но опять промолчал.

– Народ у нас в деревне на две части делится, – вступила в беседу Нина, – одни нормальные, другие психованные, верят в приметы. Вот Катя из девятого дома в храм прилежно ходит, но если служба тринадцатого числа, она в церковь ни ногой.

– Почему? – удивился священник.

– А вы не знаете? – обрадовалась Нина. – Тринадцать – чертов день. В храм сатана зайти может!

На лице батюшки появилось выражение крайнего изумления.

– Кто ж такое придумал?

Вера улыбнулась.

– Примета есть про тринадцатое. Или вот еще. Спросишь в церкви: «Который час?» – укоротишь свою жизнь на десять лет. Скрестишь во время службы за спиной руки – привлечешь к себе нечистую силу.

– Выйдя из церкви после отпевания, нельзя оборачиваться, иначе скоро твой гроб на кладбище понесут, – добавила Ольга Андреевна, – но, на мой взгляд, самая идиотская из всех примет – эта: покойнику на лицо надо перед похоронами положить блин, потом его забрать и на поминках дать съесть священнику, который усопшего отпевал.

– Зачем? – совсем тихо осведомился отец Михаил.