Куриловы острова

— Ага, мне красненького, аж розовенького такого.

— Как жаль, уважаемый собрат! Пора фруктового мороженого давно миновала.

Малыш вопросительным взглядом уставился на Конопельского:

— Почему?

— А тебе, уважаемый, неизвестно из чего делается фруктовое мороженое?

— Из фруктов...

— Из фруктов-то из фруктов, а как?

— Выдавливают...

— Вот дурачок! Как же ты его выдавишь? Это совсем не так, мистер, делается.

— А как? — заинтересовался уже другой, не тот, кто хотел фруктового мороженого.

— Коровку... Знаете, что такое коровка?

— Знаем! — отвечают первачки хором.

— Это такая рогатая... которая мычит.

— Вполне правильное познание мира, дорогие собратья. Пятерка!

— Ха-ха-ха!

— Го-го-го!.. — радуются мальки.

И про мороженое забыли.

Но Конопельский не забыл, о чем повел речь:

— Так вот. Корову кормят спелой, красной-красной клубникой. А потом доят. Молоко бежит красное-красное. И из этого молока делают фруктовое мороженое.

— Ну да?! — недоверчиво косятся на Конопельского слушатели.

— Ловко брешет!

— Сбреши лучше, — предлагает Конопельский. И отворачивается от малышей. Перед ним черноглазая девочка поставила порцию мороженого.

— Ешь, Конопля, и не говори малышам глупостей.

— Очень благодарен вам, панна Карина, — манерно склонил перед девочкой голову Конопельский и быстро принялся уплетать мороженое.

Столовая постепенно пустела. Интернатские не любили зря засиживаться за столом.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, в которой Миколка узнает, что такое общество и можно ли, живя в нем, быть от него независимым

Первый день пребывания в интернате показался Миколке бесконечным. Но все же конец этому дню наступил. Раздался сигнал, ученики стали готовиться ко сну. Каждый стелил для себя постель, раздеваясь, аккуратно складывал на стуле одежду. Масло, который, оказывается, был в этот день дежурным по спальне, ревниво следил за порядком.

Миколка не сразу начал стелить себе, поэтому получил замечание:

— Эй ты, Курка, почему на насест не устраиваешься?

И хотя Масло сказал ему это совсем не обидно, а скорее сердито, Миколке все равно стало не по себе, однако он промолчал, понимал: начни возмущаться, от прозвища не избавишься, наоборот, увидят, что оно не по нраву, — так и прилипнет к нему эта «Курка».

Он поскорее разобрал постель, разделся и уже хотел шмыгнуть под одеяло, как вдруг...

— Эй, Курка! — остановил его властный окрик. — Куда лезешь в кровать с такими лапами? А ну, марш ноги мыть!

Миколка критически осмотрел свои нижние конечности. Они были чистыми, только загорели и потрескались — как-никак, лето в деревне провел.

— Они чистые...

— Без разговоров! Вы слышали? Он еще и кудахчет... Иди вымой!

— Не пойду! — обозлился Миколка.

Масло сузил глаза, сжал кулаки и стал наступать на Курило.

— Приказ дежурного — закон, мистер Курило, — спокойно отозвался Конопельский, — поэтому не стоит спорить, тем более, не было еще случая, чтобы воздух, солнце и вода вредили здоровью человека.

И если бы не рассудительное, хотя и неприятное своей поучительностью вмешательство Конопельского, Курило в первый же вечер вступил бы в конфликт с интернатовцами. Итак, вовремя остановив себя, он потупился и молча пошел к двери мимо торжествующего Масла.

Сдерживая гнев, Миколка усердно тер и без того чистые упругие икры. Нет, если так и дальше пойдет в этом интернате — он за себя не отвечает. Или его убьют насмерть, или он кому-нибудь зубы пересчитает. Это не люди, а какие-то первобытные... ну, как их там?.. Про которых в учебнике зоологии, не то в учебнике истории... — хм, уже забыл, где про них пишется. Каждому обидное прозвище приклеют, смеются, орут как полоумные. Единственный приятный человек — это Конопельский. Да и тот какой-то чудной, не понять его. Барчука из себя корчит, говорит так, что и не разберешь, что к чему. А начитанный. Все знает. Видно, из круглых отличников.

Сразу же после обеда Валентин подошел к Миколке. Заговорил. Миколка искал его общества, так как чувствовал себя чужим, одиноким и незаметным в этом неугомонном собрании детворы.

— Не желаете ли, мистер, прогуляться в нашем родовом парке?

Хоть как-то и свысока, с глубоко затаенной насмешкой прозвучало это витиеватое предложение, но Миколка ему обрадовался.

Они направились в дубовую рощу.

— За какие такие грехи, святой падре, вы в наши пенаты попали?

Миколка впервые слышал эти чужеземные слова, однако суть их уловил.

— Да, можно сказать, что без всяких грехов...

— Ну уж, сюда никто не попадает из тех, кому можно маминой кашкой кормиться. Здесь собрался чистейший бомонд.[3]

Миколка только глазами лупал. Потом вспомнил, что он тоже не случайно очутился в интернатских стенах, и вздохнул:

— Оно, конечно, у каждого есть какая-нибудь причина...

— Это верно, — согласился с ним Конопельский и не стал дальше расспрашивать. Только немного спустя поинтересовался:

— Табелек, надеюсь, у мистера в ажуре?

Тут уж и Миколка решил показать себя перед Конопельским:

— В полном порядке — чуть было на второй год не оставили.