Курочка ряба, или золотое знамение

Марья Трофимовна было посопротивлялась ему, требуя попробовать еще раз да еще, но, в общем-то, ясно было – без смысла все, и сдалась.

– Ну, хорош так хорош, – сказала она. И забрала у Игната Трофимыча миксер. – Дай я его там тряпочкой вытру. Чтобы, не дай бог, не осталось чего.

– Вытри, – согласился Игнат Трофимыч. – Правильно.

– Утро вечера мудренее, – подвела итог Марья Трофимовна. – Утром, глядишь, чего-нибудь новое в голову стукнет.

5

Евдокия Порфирьевна уж давно бы легла спать, в нетерпении постели переоделась уже в ночную рубаху, открыла одеяло, взбила подушку, но не ложилась, все ходила по дому, отыскивая себе то одно дело, то другое, – ждала Марью Трофимовну.

– Ну мелют, ну мелют, – в раздраженном недовольстве бормотала она себе под нос время от времени. – Тонны у них там, что ли… Кофе они мелют… растворимый!

Прав был Игнат Трофимыч, удивляясь неожиданной ее отзывчивости. Хотя и готова была Евдокия Порфирьевна поверить, что в том пайке может быть такой растворимый кофе, что нужно молоть, однако же самой Марье Трофимовне она не верила – не верила, что кофе им понадобилось варить! – видела она старуху насквозь, до дна, всю ее немудреную хитрость, и врожденный профессиональный нюх подсказывал ей по виду Марьи Трофимовны, что необычное что-то собрались они молоть, что-то особое, оттого и дала, что любопытство оказалось сильнее.

Поздние сумерки были уже на улице, фонари зажглись на столбах, когда, наконец, в окно с фасаду тюкнули слабенько.

Евдокия Порфирьевна всунула ноги в уличные чуни и выскочила к калитке.

– Ты, Трофимовна, что ли?

– Я, я, – отозвалась с улицы та. – Прими. А то спустила, поди, Верного-то.

– Ну, намололи? – не осилив жадности в голосе, хотя и старалась изо всех сил равнодушно, спросила Евдокия Порфирьевна, открыв калитку.

– Спасибо, милая, спасибо, – угодливо поклонилась старуха, подавая миксер. До чего угодливо поклонилась – чистая безбилетщина, откровенная! – Помололи, хорошо помололи.

– Попили?

– Чего?

– Ну растворимого-то!

– А-а! – поняла старуха и так прямо вся и встрепетала. Безбилетщина поганая. – Попили, Дуся, попили.

– А чего ж не принесла-то, не угостила?

Старуха потерялась.

– Дак… а это… мало совсем было… вышли все, еще и не хватило…

– Целую банку?

– Целую банку, ага, – послушно согласилась старуха с нелепым предположением Евдокии Порфирьевны и, ничего не говоря больше, не попрощавшись даже, рванула от калитки в свою сторону – точь-в-точь «заяц», бросившийся к открытой двери.

– У меня не уйдешь! У меня никто не уходит, – и сама чуть не бегом, чуни лишь и мешали бежать, направляясь с миксером в дом, приговаривала сквозь зубы Евдокия Порфирьевна. – Ишь, дернула!

Спеша, не закрыв как следует двери, она подсунулась с миксером под свет настольной лампы и, сняв крышку, тщательно оглядела ту, а потом и камеру. Но и свод крышки, и камера с ножом – все было девственно чисто, сияло стерильной изначальной белизной. Евдокия Порфирьевна наклонила миксер, заглянув под нож с одной стороны, с другой, послюнявила палец, провела им по валу, на который нож был насажен, – на палец ничего не налипло.

– Старички божьи! – с досадой вырвалось у нее.

Ей подумалось в этот миг, что «заяц» выскочит из двери и она не сумеет его сцапать.

Но недаром же говорят, что врожденный талант – талант от Бога. Будь кто другой на ее месте – отступился бы, а талант Евдокии Порфирьевны подсказал ей еще один способ. Можно сказать – старинный, народный. Накрепко забытый. А в ней вот, где-то в глубине ее, сохранившийся и в нужный момент проснувшийся.

Евдокия Порфирьевна вытащила из стола банку с медом, окунула в него слегка мизинец, дала меду, подняв палец, растечься по всей подушечке и этим-то медовым пальцем залезла под основание ножа.

А когда она вытащила его оттуда, на влажно-блестяще обдернувшейся медом подушечке тускло сияла желтая крупица.

Как ни тщательно протирала Марья Трофимовна миксер, а судьба оказалась ловчее ее. Достаточно было застрять одной, чтобы раскрыться их тайне, – одну судьба и упрятала.

Евдокия Порфирьевна смотрела на желтую крупицу у себя на пальце и чувствовала, как глаза у нее буквально становятся круглыми. Она потянула мизинец в рот, ухватила крупицу зубом и надавила им. Между зубами металлически скрежетнуло, но в то же время крупица и подалась зубу – словно бы прилипла к нему!

Евдокия Порфирьевна выкатила крупицу обратно на ладонь и теперь долго-долго, поворачивая ладонь и так и эдак, смотрела на желтую находку.

И пока смотрела, глаза ее мало-помалу перестали круглиться, и в них зажегся тот бешеный охотничий блеск, каким они горели обычно, когда, войдя в автобус, она наметанно угадывала в пассажирской толчее лица безбилетников.

– Ах вы, старички божьи! – снова произнесла она, и в голосе ее был этот же охотничий азарт. – Вот он, кофе-то растворимый, вот он… особый!

Глава четвертая

1