Курочка ряба, или золотое знамение

– Ой, милок, это ты? Ой, спасибо тебе, так выручил – прямо и не знаю как! Теперь и долг отдадим, и с вареньем будем… а без варенья-то нельзя! И витамины зимой, и простуда если… да и для внучат! А то как же так! Всегда внучатам варенья на зиму, а тут ничего!

– Да, для внучат! – подхватил, все улыбаясь, парень. – Была возможность – как не помочь! Давайте поднесем, если по пути, – протянул он руку к сумке Марьи Трофимовны. – Нам на Апрельскую, а вам куда?

Марья Трофимовна обрадовалась:

– А туда же, милок, тоже на Апрельскую. – И отдала свою сумку, и в самом деле тяжеловатую для нее.

– Давай, тоже помогу, – протянул руки к сумкам Игната Трофимыча другой парень, смачно сплевывая на землю дотлевшую сигарету. Этот не улыбался и ничего до того не произнес, а только стоял рядом со смолоусым и, оглядывая Марью Трофимовну с Игнатом Трофимычем блеклыми морозными глазами, все перетаптывался с ноги на ногу.

Игнат Трофимыч отказался от его услуг:

– Ниче, ниче. Я могу.

– Ну, гляди, – сказал парень и пошел рядом пустой, и снова все молчал.

Тот смолоусый рядом с Марьей Трофимовной мел языком – пыль стояла столбом, а этот шел рядом – и молчал. Будто какой конвойный. Игнат Трофимыч предпринял было попытку заговорить с ним, но парень в ответ промычал что-то такое корявое, что Игнат Трофимыч тут же и отступился.

Неприятно это было – такое молчание рядом, и Игнат Трофимыч стал думать, как бы это расстаться с парнями, чтоб не обидеть их, поблагодарить – и расстаться, но пока он думал, они достигли узкого длинного прохода между двумя глухими дощатыми заборами, который на том пути, каким они непонятно почему пошли, невозможно было миновать, углубились в него – и стало поздно.

Смолоусый, что шел впереди с Марьей Трофимовной, вдруг остановился, бросив сумку с песком на траву, и заступил Марье Трофимовне дорогу. А сзади, почувствовало сердце Игната Трофимыча, заперты они с его старой тем, другим, и, оглянувшись, убедился, что так и есть: светлоусый стоял, широко расставив ноги, а руки были разведены в стороны и сжаты в кулаки, будто он изготовился к удару.

– А ну-ка, ты что! – бросился Игнат Трофимыч к загородившему путь смолоусому. – Ну-ка! Ну-ка! – попытался он стронуть того с места, но сзади его, будто медведь наложил лапы, схватил светлоусый и, пронеся по воздуху, поставил рядом с обомлевшей в непонимании Марьей Трофимовной.

– Не гоношись, папаша! – ласково сказал смолоусый. – Плохо не сделаем, обещаю. Талоны вам достали? Еще достанем. И не только талоны. Чего душа пожелает!

– Караул! Караул! – попыталась крикнуть Марья Трофимовна, осознавшая, наконец, что они с Игнатом Трофимычем угодили в какую-то ловушку, но вместо крика из горла у нее вырвался только сиплый, пережатый хрип.

– Тихо, бабка! – рявкнул светлоусый, отпуская Игната Трофимыча, и замахнулся на Марью Трофимовну кулаком. – Заткнись! Рыпаться не будете – все нормально будет! Разговор к вам есть!

– Оставь, уйди, оставь! – вцепился в его занесенную над Марьей Трофимовной руку Игнат Трофимыч.

– И ты заткнись, без шухеру чтоб! – стряхнул светлоусый Игната Трофимыча со своей руки. – Ничего с твоей бабкой не будет, какого хрена! Разговор к вам есть, свари калганом своим!

Вполне даже речистым оказался светлоусый, вовсе даже не таким молчуном, каким проявил себя вначале.

– Перестань, без грубостей! – приказал светлоусому другой, со смоляными усами. – Грубостей твоих еще только не хватало!

Светлоусый послушно отступил от Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем, и тот, со смоляными усами, занял перед стариками его место.

– Ну, ясно? – спросил он. – Разговор к вам есть.

– Что за разговор, что такое?! – Игнат Трофимыч все еще пытался петушиться.

– Вот, это я понимаю, это по-человечески! – смолоусый так и расцвел, в улыбке его было одобрение. – Давно бы ближе к делу! А то вы всё не по-человечески. По-человечески надо! А то что же: родной сын в отпуск приезжает – а вы ему от ворот поворот. В коммуналке живет, повернуться негде, а вы золотые яйца – по двадцать копеек штука. Разве ж по-человечески?

Игнат Трофимыч слушал смолоусого и чувствовал, что весь он будто онемевает. Становится ледяным камнем.

– Откуда Витьку знаешь? – спросил он омертвелыми губами.

– Как же мне Витьку не знать, папаша?! – вскинулся в совершенно искреннем удивлении смолоусый. – Мы друзья с ним. Жаловался нам. Что у меня, говорит, за родители такие…

Марья Трофимовна вновь обрела, наконец, дар речи.

– Врешь, ирод, врешь! – просипела она.

– Я? Вру? – в голосе смолоусого была неподдельная обида. – Зачем нам врать. Мы к вам с предложением. Выгодным. Тысячу рублей за яйцо – устроит?

– Чего? – Игнат Трофимыч и не понял даже, что такое сказал парень.

Марья Трофимовна прокашлялась.

– Дак не принадлежат нам яйца, вы что, ребята! – увещевающе сказала она. Ужас ее прошел, а криком, дошло до нее, ничего не добьешься. – У нас там из гепеу сидят, сторожат, вы что!

– Но яйцо-то ведь не они берут?

А вот этого, про то, кто берет яйцо, не говорил Виктор «вареным» парням в пивной. Он даже и не знал того – не сообщал ему Игнат Трофимыч такой подробности.