Курочка ряба, или золотое знамение

И дальше и дальше шел процесс, смолоусого увели, привели на его место другого, что был в те приснопамятные дни начала осени со светлыми усами скобкой, а сейчас припадал на левую ногу, чего раньше за ним не водилось, он дал показания, и его тоже увели, а на его место за трибункой заступил Аборенков…

А потом и начальник Аборенкова майор Пухляков постоял за ней, и начальник горуправления МВД полковник Волченков, и его заместитель по политчасти Собакин, и даже личный представитель начальника госбезопасности, не говоря уже о всякой мелкой сошке вроде заведующего лабораторией, где производили анализ скорлупы… Три дня длился процесс над Игнатом Трофимычем, и таких он людей перевидел, сидя в своем загоне, – никогда бы ему в обычных обстоятельствах таких людей не увидеть.

Но что они говорили, какие показания давали – это для случившейся истории не имеет уже никакого значения, и единственно о чьем допросе необходимо еще рассказать – это о допросе Надежды Игнатьевны.

2

Надежда Игнатьевна уже не была третьим лицом во втором по значению особняке на центральной улице.

Вот уже третий месяц Надежда Игнатьевна не имела больше никакого отношения к этому красивому, чудному, еще более оцененному ею теперь особняку на бывшей Дворянской, ныне улице Ленина. А к чему имела, начальником чего являлась – так уже одно название того учреждения, конторы, вернее, приводило ее в ярость и отчаяние. Начальником Гортопа она являлась – вот чего, вот чем теперь руководила, торфом – дровами заведовала, непросыхающими пьяницами командовала, которые, пока не поднесешь им с утра опохмелиться, никакой работы ни в жизнь не начнут. Сын за отца не ответчик… Ответчик, как бы не так! Да еще какой ответчик! Боже ты, Боже, да разве же могло ей присниться в самом ужасном сне, что станет она начальником Гортопа? Это как о себе нужно было думать, чтобы приснилось такое? Это же уму непостижимо, это же насмешка судьбы, это форменное издевательство над человеком – после просторного кабинета в чудесном особняке сидеть в тесной паршивой каморке с обшарпанным столом, слыша сквозь хлипкую стену пьяный мат грузчиков! После черной «Волги» с предупредительными, милыми ребятами шоферами тащиться через весь город в разбитом, ухающем, переполненном грубым, остервенелым людом автобусе… Для того разве вскакивала в свои пионерские годы раньше необходимого на целых десять минут, ставила на огонь тяжелый металлический утюжок и гладила свивающиеся концы сатинового галстука? О, как это несправедливо, нечестно, подло! Разве виновата она, что так ей не повезло с родителями? Разве виновата?

Однако Надежда Игнатьевна вовсе не собиралась мириться со своей участью. Нет, она собиралась побороться за возвращение на небеса, собиралась с силами, просчитывала варианты, и варианты были, имелись – вполне достаточно. Был даже один на самом верху, в самом поднебесье, там, в Москве, на площади с памятником героям Плевны, сохранившимся еще от царских времен, – уж что это вариант не делал с нею, когда она была еще комсомолкой, должен же он помнить добро! Следовало только не поскользнуться случайно, не испортить все какой-нибудь оплошкой.

И потому, знала Надежда Игнатьевна, давая показания суду, должна она быть достойной своего предстоящего возвращения наверх, достойной и более того – выглядеть укором вменившим ей в вину ее отца, проявить себя как пример идеологической стойкости и верности.

– Объясните, пожалуйста, при каких условиях золотые яйца могли превращаться в простые, что вам известно? – спросил ее судья.

– Насколько мне известно, – четко и внятно ответила Надежда Игнатьевна, – если не платить за них деньги.

– Могло это зависеть от суммы, как вы полагаете?

– Я полагаю, – сказала Надежда Игнатьевна, – что двадцати копеек за штуку было вполне достаточно.

– То есть независимо от того, какая сумма уплачена, они оставались золотыми?

Надежда Игнатьевна усилием воли подавила в себе вспыхнувшее желание как следует отчитать этого судьишку. Оставайся она в прежнем своем положении – ни за что бы он не позволил себе вести допрос таким образом: будто пытаясь поймать ее на каких-то противоречиях.

– Я не обладаю подобными данными, – сказала она.

– Хорошо, тогда по-другому, – согласился судья. – Две тысячи за яйцо – могло это быть слишком большой суммой? Чтоб яйца в результате превращались бы в простые?

– Я полагаю, – снова сказала Надежда Игнатьевна, – что двадцать копеек за штуку было вполне достаточно.

– Неужели вы так действительно полагаете? – Вопрос был не по существу, но, похоже, судья искренне удивился.

О, каких сил стоило Надежде Игнатьевне держать себя в руках. Но она знала, что должна сдержаться.

– Я ответила, – сказала она.

– Да, хорошо, – снова согласился судья. – В общем, вероятней всего, если уплачено, яйца должны остаться золотыми?

– Вероятней всего, – подтвердила Надежда Игнатьевна.

– А если бы вдруг они превратились в простые, как бы вы могли это объяснить?