Остелецкий ещё раз пробежал глазами газетный лист.
– О войне ни слова, как и о ситуации в Перу. – посетовал он, обращаясь к корнету Серебренникову. Тому самому «николаевцу», которого он присмотрел для своей группы ещё в Красносельских лагерях и сделал своим заместителем. – Неужели перуанцы наконец-то додумались выкинуть прочь из страны всех соглядатаев, прикидывающихся репортёрами?
– Сомневаюсь. – отозвался несостоявшийся конногвардеец. – Насколько я понял, просматривая тамошние газеты – в Кальяо работают, по большей части, североамериканские репортёры, а эта страна числится у Перу в союзниках. Просто эти новости проходят в редакциях больших газет по разряду третьестепенной важности, и не всегда попадают в очередной номер…
Остелецкий кивнул. Серебрянников оказался ценнейшим приобретением. Если дело пойдёт так и дальше – мальчишка сделает неплохую карьеру в нарождающейся «особой разведочной службе». Ловок, бесстрашен, сообразителен, не обделён аналитическими способностями – что ещё нужно будущему «рыцарю плаща и кинжала»?
В сарае, где они беседовали, было душно. Ветер с океана, прежде чем добраться до восточных окраин Вальпараисо, где Остелецкий подыскал для «морских пластунов» убежище в виде заброшенной коптильни, успевал напитаться пылью и угольной копотью. А ещё – неистребимый запах копчёной, солёной, протухшей рыбы.
«…и как долго теперь от нас будет разить, как от бочки из-под гнилой селёдки?.."
Но – ничего не попишешь, безопасность важнее. Место оказалось удобным, с хорошо просматривающимися подходами. И, что немаловажно, снять его удалось за сущие гроши. Не то, чтобы Остелецкий был ограничен в средствах, скорее наоборот – но слух о подозрительных личностях, готовых отсыпать серебряных песо по запросу за аренду укромного местечка, сразу же разойдётся по окрестностям. И наверняка привлечёт к группе нежелательное внимание.
И ладно бы, если одних только здешних бандитов…
– Господин старший лейтенант! Игнат Осадчий вернулся из города. Просится до вас с рапортом!
Вахтенный (порядки на «базе» завели флотские) окликнул его по-русски – лишних ушей тут не было. Остелецкий сложил газеты в стопку.
– Чего встал, зови! Послушаем, что у него там.
Унтер-офицер, ушедший в «морские пластуны» с клипера «Яхонт» и побывавший в каждом порту от Сингапура до Марселя, был отправлен на разведку. Испанского он не знал, зато владел «пиджином» – дикой смесью из английского, испанского и французского языков, на котором изъясняются моряки по всему миру. В своё время Игната по пьяной лавочке затащили на борт американского китобойца из Нантакета – «зашанхаили», как называют такой метод вербовки, – и два года он бороздил Южные Моря, пока однажды не встретил в одном порту русский корвет и не сбежал вплавь с опостылевшей американской посудины. Унтер при случае мог объясниться с матросом любой национальности, был хитёр, сообразителен, хорошо знал повадки портового жулья. Лучшего лазутчика Остелецкий не смог бы найти при всём желании.
Доклад не занял много времени. В числе прочего, Осадчий поведал, что в военной гавани разгружается британский пароход – на пирс с него спускают пушки, ящики и даже небольшую миноноску. «Портовые власти, – рассказывал унтер, – видать, не поделили с военными, кто будет отвечать за ценный груз. Сам видел, как таможенный чиновник сцепился с офицером, и тот его чуть не по зубам хлестал. В результате и орудия, и ящики и миноноска не деревянных козлах так и стоят на пирсе – и стоять, надо думать, будут до самого утра. Вот здесь, вашбродие, к я на бумажке отметил…»
Остелецкий развернул засаленный листок, на котором карандашом, довольно толково была набросана схема порта. Жирный крестик отмечал нужный пирс.
– И что, даже часовые не выставили?