Курс. Разговоры со студентами

Крымов. О! Можно я отсюда продолжу? Вот «Вий». В Киеве – бурса, они учатся, просто учатся, в ГИТИСе учатся, да? Ну то есть вы… Вот вы поехали на дачу. А там черт-те что: электричества, скажем, нет. Вы решили переночевать у соседей… И началось! Пришла женщина, сказала, что у нее племянник за курточку повесил кого-то… Вот Гарри Потер: он жил где-то нормально. Поехал учиться туда, где феи летают… Его послали туда – и там началось… То есть это где-то рядом. ЭТО где-то рядом. Вот от этого «рядом» и возникает какой-то нерв. Даже в «Утопленнице», например: ведь если бы он не пошел наблюдать за этим озером… Ну просто выпил бы, погулял, ну, домом ошибся, в общем-то, все в пределах какой-то крестьянско-бытовой нормы. И вдруг шаг в сторону делаешь, и оказывается: рядом какой-то дом с темными окнами, какой-то пруд… Так – пруд и пруд, но вот если ты задержался, там русалки выходят… То есть ЭТО где-то рядом, вот в чем, по-моему, такой гоголевский манок, – в том, что ЭТО где-то рядом. От этого и черт где-то за спиной у Вакулы. Он так-то богомаз и богомаз, а вдруг – раз! Руку отвел назад и черта схватил! Перекрестил его, тот испугался, и он опять икону пишет… То есть они где-то рядом. Вот со свиткой очень показательно: рынок, все едут, всё какие-то девушки, парубки, лошади, цыгане… Но вдруг стало известно, что там красная свитка… Ой, мама! Если бы стало известно, что Тунгусский метеорит падает… Вот есть нормальная жизнь, а есть ненормальная жизнь. И они приходят в критическое сближение друг с другом, иногда пересекаясь. И тогда возникает «Вий». Ну кто его потянул с этой Панночкой… Никогда не знаешь, где можно, а где не нужно ночевать. Никогда не знаешь. Это как в лужу наступить – она всегда рядом. Нечистая сила настолько пропитала жизнь этого городка, что она везде… Вот как подушка – здесь нажмешь, они тут выскочат. Это, так сказать, обыденное дело. Это и есть язычество, собственно говоря. Ангелы-то редко появляются, господи боже мой, – или поэта из тебя сделают, язык вырвут и «жало мудрыя змеи» вставят, или душу на небо заберут, или, не знаю, скажут, что у тебя будет ребенок от Бога… Но это какие-то в общем индивидуальные приходы. А здесь они являются каждую секунду. Ну, надоели. Как тараканы просто – пшик! – и они скрылись, но на пять минут. А потом опять.

А как он очаровал Петербург, как они его сразу полюбили, этого странного гнома, который приехал из своей Малороссии и начал им сказки рассказывать. Про их страну, только про ее окраину, где на обочине черти живут. А он приехал, и оказывается: у нас-то это все тоже есть, а мы не знали… А потом уже в «Петербургских повестях» он этого черта привел в Петербург. И показал, что и здесь аккуратно надо ходить под фонарями Невского проспекта: они зальют тебе новое платье… А кто это сделает? Это же не фонарь сделает? А тот, кто за фонарем стоит. А кто? А это тот же самый, который месяц в деревне украл, к бабке-гадалке ходить не надо, это ясно. Это он, и он уже в городе. И уже нос у человека украл. Кто сегодня у меня компьютер испортил так, что я какую-то кнопку не так нажал, и все ёкнулось к чертовой матери? Тот же, кто у наших знакомых вчера лампу со стола свалил, и она разбилась. Он же. Это все рядом, все просто рядом. Вот эта близость того мира…

Ведь у Гофмана на самом деле очень похоже… Нормальный бюргерский город, какие-то немцы там живут аккуратные, и вдруг, как только ты бежишь и горшок задеваешь у какой-то торговки, она оказывается ведьма… и твоя жизнь идет в тартарары. История называется «Золотой горшок», кажется. Стоит шаг ступить в сторону – и ты даже не знаешь, когда это сделаешь, – и раз! Они здесь! Гоголь же, собственно, сам был такой. Идет по улице, завернет в переулок и вприсядку пускается… А представляете, как он эти свои шейные платки красил? Сам! Покрасит платок и выйдет с ним на улицу – это же черт! Это же записки сумасшедшего. Есть воспоминания, когда вошел к нему Аксаков с кем-то, его старшие товарищи-покровители, а он писал. Аксаков пишет, что на нем были женские вязаные чулки, какая-то поддевка, на этой поддевке еще что-то, мордовский кокошник женский на голове, и все это перепоясано каким-то поясом. Он так писал. Он удивленно посмотрел на Аксакова, выжидающе: я же пишу, что вы ходите? Тот постоял и ушел, а этот продолжал писать… Черт рядом! Вы как-нибудь зайдите в Музей Гоголя, это в любом случае интересно, если вы Гоголя изучаете… Там, где памятник сидит, там есть музей и выставлены тексты. Это зрелище удивительное, вот как черновик Пушкина надо посмотреть, так и эту страницу, написанную рукой Гоголя. Это очень аккуратно, чуть с возвышением, к правому верхнему углу идут строчки – прямо так, так, так, так – вот так до конца, ни одного свободного места, без полей, абсолютно шизоидное письмо. А на самом деле – перо, чернила, ручка, все как обычно, все рядом.