Курсистки

Агнесса Лазаревна Бауман вспоминала об этом редко. Черты человеческого лица Эдика совсем стерлись из памяти, а вот звериный оскал остался. Вот и сейчас, сидя на заднем сиденье джипа, который вез ее к самому близкому ей некогда человеку, подруге, скорее даже сестре, она вдруг вспомнила причину ее знакомства с ней. И этой причиной был Барковский. Не попади она в Сибирь в лагерь, а потом на поселение в Гурьино, не встретилась бы она с Кирой Ларцевой.

– Гордей, останови у магазина. Мне нужно газировку и плитку горького шоколада.

– Пепси, Спрайт? А шоколад какой марки?

– Нет, Гордей, обыкновенную газировку. А шоколадка чтоб без всяких добавок, горькая и черная.

– Я понял, Агнесса Лазаревна.

В дверь она звонила с сильно колотящимся сердцем и с таблеткой валидола под языком.

Не открывали так долго, что Агнесса успела немного успокоиться.

Она не видела сухонькой старушки, стоявшей перед ней и пытавшейся что – то сказать. Она видела ту Киру, с которой рассталась десятки лет назад. С пшеничной косой вокруг головы и яркими карими глазами. И россыпью нежных веснушек на щеках. Киру, которая хотя и была младше на три года, стала для нее, Агнессы, опорой и утешением. И нянькой, сиделкой, когда Агнесса, истекающая кровью после выкидыша, валялась в лагерном лазарете и выла в голос от боли и унижения. Слезы сутками текли из воспаленных глаз, Кира терпеливо промокала ей лицо, кормила с ложки жидкой кашей и отпаивала теплым чаем с сахаром. Где ей тогда удавалось раздобыть эту сладость, Кира потом так и не рассказала. Все отшучивалась, глядя на Агнессу грустно и любяще. Эти любящие глаза и смотрели на нее сейчас.

Гордей смотрел на них, замерев от непонятно откуда взявшегося страха. Он боялся, что сердца этих двух хрупких женщин не выдержат, и случится страшное. Он, словно вратарь на воротах, широко расставил руки, чтобы вовремя подхватить падающую Агнессу: почему – то в том, что она упадет, он был уверен. Косящим глазом он одновременно держал в поле зрения и ее подругу, готовый подхватить их обеих. Он четко почувствовал момент, когда опасность миновала, и расслабился.

– Агнесса Лазаревна, я посижу в машине, – сказал он успокоено и, получив в ответ кивок, стал спускаться по лестнице. Оглянувшись на нижней ступеньке пролета, он увидел, как Агнесса закрывает дверь.

Агнесса помогла Кире дойти до кресла и сама опустилась в другое с немалым облегчением. Дрожали ноги, и она никак не хотела, чтобы это заметила Кира, и так переволновавшаяся без меры. Низкий журнальный столик был уставлен чайным сервизом и вазочками с вареньем. А в самом центре на тарелке лежала плитка бабаевского черного шоколада.

– А лимонад в холодильнике, – рассмеялась Кира, глядя, как Агнесса достает из пластикового пакета точно такой же набор.

– Я так и знала, что ты не оставила своего любимого занятия: запивать куски шоколада газировкой.

– Что ты, Агуша, ни за что. Мои домашние четко следят за тем, чтобы у меня не переводилось ни то, ни другое. Помнишь, как – то на прилавках ничего не было, кроме заморских шипучек? Так вот дочка где – то доставала «Колокольчик». А потом и вовсе купила сифон с газовым баллончиком и добавляла в самодельную газировку сироп. А у соседки покупала шоколадные «головы»: та работала на фабрике и приносила домой брак и наплывы с котлов. Вкуснотища!

– Кирочка, ты похожа на ребенка!

– Конечно! Только в научных кругах это почему – то называют старческим маразмом, – рассмеялась Кира.

Сколько было – столько и вспомнилось. И слезы вперемешку со смехом, и радостное прикосновение: не сон ли? «Не сон, живая Кирочка, живая!» – билась у Агнессы радостная мысль.

– Ну, расскажи, как все было! – потребовала она у подруги.

На фронт они ушли вместе, в один день, осенью сорок первого. Агнесса – бухгалтером. Вот так прозаично. А Кира – санитаркой. А через несколько месяцев Агнесса узнала, что санитарный поезд попал под обстрел. И в живых – единицы, но Киры среди них не было.

– Да рассказывать нечего. Меня подобрали местные жители. Пока везли на телеге в деревню, я совсем ослабла, подумали даже, что везут труп. Меня выходила старая цыганка, осевшая в этой деревне еще до войны. Про себя я знала только то, что выжила в бомбежке. Ни имени, ни города, где родилась.

– А как же потом?

– Я стала учительствовать. А однажды в родной Ленинград попала на экскурсию со школьниками. Пошла по Невскому, ноги вдруг свернули на боковую улочку, потом – во двор. Стою посреди двора и вдруг – как холодной водой, до дрожи – мой двор, мой дом. В подъезд вбежала, на второй этаж – а квартира опечатана. Крест на крест. Соседка тут выглянула, расплакалась и рассказала: тот, кто моих родителей и меня в лагеря справил, в квартире нашей обосновался. И тут его и убили: кто, за что – понятно, продукты на ценности в блокаду менял. Вот она, расплата. Я тебя, Агуша, после войны искала. Только без толку.

– Я фамилию сменила. На время, – невесело усмехнулась Агнесса, – Замуж по глупости захотелось. Не получилось ничего. Впрочем, не совсем так. Но, я потом расскажу. Давай про себя дальше.