Курская дуга

— Я с большим увлечением делал рисунки к стихам Зайцева. А вот сегодня… я случайно прочитал стихотворение Седлецкого и призадумался, признаться, даже удивился. — На лбу у Гуренко появилась глубокая складка, прозрачные глаза его остановились на Седлецком. — За Днепром с винтовкою в руках лежит смертельно раненный солдат Чумаченко — герой стихотворения. Кричат вороны. Коршун уходит кругами в синюю даль, и видно, как у него краснеет крыло от заката. Но какой подвиг совершил Чумаченко? О чем он думал, за что боролся? Где его однополчане? Почему он брошен товарищами? На эти вопросы в стихах нет ответа, и получается: не ходи, солдат, за Днепр, а то упадешь смертельно раненный на безымянной высотке, и над тобой будут кружиться вороны да коршуны.

— А мы готовимся освобождать Украину.

— Штурмовать Днепр.

— Я протестую! — Седлецкий вскочил. — Пусть скажет Гуренко, где он нашел стихи?

— Они напечатаны на редакционном бланке и вместе с другими материалами лежат на столе ответственного секретаря. Совершенно точный адрес! Так разрешите заняться дальнейшим разбором стихотворения. Видит ли наш поэт настоящую фронтовую жизнь? Поднялась вся Россия. С нами сыны Белоруссии, Узбекистана, Литвы, все советские народы. К линии фронта подходят колонны танков. На стальных башнях написано: «От челябинских рабочих», «От саратовских колхозников». А солдат Чумаченко одинок и вооружен винтовкой. Я не против винтовки, она нужна! Но вы присмотритесь вообще к стихам Седлецкого: поэт очень строго соблюдает военную тайну. — Гуренко усмехнулся. — Никакой боевой техники, кроме винтовки, вы там не найдете…

— Разрешите! Я хочу рассеять это… эту клевету, объяснить… — Седлецкий подбежал к столику.

— Вы хотите дать справку? — спросил Синчило. — В вашем распоряжении три минуты.

— Заместитель ответственного редактора и ответственный секретарь, — как можно торжественнее произнес Седлецкий, — могут подтвердить, что этих стихов я им не сдавал. Все знают, что за столом подполковника Ветрова работают многие товарищи и часто забывают там свои черновики. Капитан Гуренко нашел такой черновик, отрывок из моей неоконченной поэмы. Не разобравшись, в чем дело, он выступил здесь не как честный критик, а как злопыхатель.

— А почему ваши стихи напечатаны на редакционном бланке? — не выдержал Гуренко.

— Виновата машинистка! — бросил реплику Бобрышев.

— Нет, не машинистка… У меня просто не было другой бумаги. Но вернемся к главному! У меня солдат Чумаченко… не положительный персонаж. Он трус! Это лермонтовский Гарун. И, конечно, автор не может нести ответственность за мысли отрицательного героя. — После небольшой паузы Седлецкий с иронической усмешкой продолжал: — Представьте на миг, что я захожу в хату, где работает художник Гуренко, снимаю с мольберта начатую картину, забираю неоконченные этюды, а там пока что вырисовываются танки с черно-белыми крестами, самолеты со свастикой. Ах, вот оно что! Я поднимаюсь на собрании, требую слова и, показав товарищам наброски, говорю: «Вы, Гуренко, воспеваете вражескую технику. Вы антипатриот!» Каково это, а?

— Ой ли? — покусывая стебелек, проронил Грачев.

— Ловкач, все придумал на ходу. Стихи он оставил на столе секретаря не случайно. Но сейчас забил отбой, и ему удалось успешно отступить, — заметил Бобрышев.

Синчило еще резче постучал карандашом по графину.

— Я всегда приветствую бдительность. Гм… гм… Но критик с дубинкой может отбить у наших поэтов всякое желание дерзать. Не зная всего произведения, мы не можем учинять расправу над его отдельными главами. Меня вполне удовлетворяет справка поэта Семена Степановича Седлецкого.

— У Седлецкого нет никакой начатой поэмы. Он не сможет нам показать черновики. Все это выдумка. Я разбирал вполне самостоятельное и законченное стихотворение. — Голос Гуренко задрожал от гнева. — Я прошу дать мне возможность выступить вторично.

— Можете оставаться при своем мнении, — отрезал Синчило.

— Я прошу…

— Хорошо, вы получите слово. Я вовсе не зажимщик критики, капитан Гуренко. — И Синчило презрительно улыбнулся.

Принимая позу победителя, Седлецкий сказал:

— Разрешите мне уж заодно выступить в прениях по докладу…

Синчило молча кивнул и засек время.

— Подполковник Ветров сделал обстоятельный доклад. — Седлецкий откинул со лба седую прядь, пригладил рукой волосы. — Газета «Красное знамя» учит войска смелому маневру на поле боя, искусству маскировки, активной обороне. Наши статьи, заметки, очерки разъясняют солдатам приказы командования, подготавливают их к решительной битве. Ветров убедительно рассказал об этом. Он совершенно прав, когда критиковал некоторые материалы за сухой и бесцветный язык…

— Что-то мирно настроен Седлецкий, — шепнул Грачев Бобрышеву.

— Сейчас он развернется и сделает заход на бомбежку…

— Ответственный секретарь редакции, наш уважаемый начальник штаба, на все лады расхваливал здесь стихи молодого поэта Зайцева и увенчал лавровым венком Дмитрия Солонько. — Седлецкий помедлил, как бы собираясь с мыслями.

Грачев с Бобрышевым переглянулись. Седлецкий сделал шаг вперед. Казалось, он брал разгон для своей речи.