Курская дуга

— Можно год провести под обстрелом и ничего путного не написать. А вот Седлецкий напишет! И не какую-нибудь мелочь, стихи там да очерки — крупное произведение. После войны моя книга прогремит. Если только ворон глаз не выклюет. — Последнюю фразу он произнес трагическим голосом.

— Сегодня я приму все меры, чтобы ты мог сказать: «Черный ворон, я не твой». — И Гайдуков усмехнулся. — Семен, где ты хочешь сесть?

— Мне безразлично. Но лучше в кабине. У тебя, Виктор, глаза орла. Ты смотришь на солнце не щурясь. Наблюдай за воздухом! — И тут же у Седлецкого мелькнула мысль: «Из кабины удобнее выпрыгнуть в кювет».

Полуторка тронулась. Под колесами прогремел деревянный мосток. Седлецкий на миг оглянулся. Гайдуков сидел в кузове на запасном колесе и следил за тучками. Седлецкий придвинулся к шоферу.

— Проскочим?

— Всегда проскакивали, а там…

— Я не хочу ссориться с небом, на кой черт нам этот там-тарарам, — прислушиваясь к бомбежке, пошутил Седлецкий.

Вскоре открылось широкое поле, до самого горизонта на ветру волнами переливалась пшеница. Несколько раз Гайдуков стучал кулаком по крыше кабины — подавал сигнал тревоги. Но вражеские бомбардировщики проходили стороной. Они отбивались от истребителей. Юнкерсам было не до полуторки.

На окраине Курска ветер взметал бурую пыль. Она клубилась над разбитым вокзалом, ржавыми цистернами и причудливым сплетением подорванных виадуков. На тротуарах лежали груды битого кирпича, блестело стекло. Улицы притихли. Жители укрылись в подвалах и щелях. На перекрестках стояли девушки-регулировщицы и патрули. Быстро проносились военные машины.

Над городом выли вражеские пикировщики. Они торопливо сбрасывали бомбы и уходили. На стенах домов змеились трещины, на крышах чернели провалы.

«Курск искалечен, но не разбит», — думал Гайдуков, провожая взглядом немного изогнутую серую центральную улицу.

За городом Виктор упустил зажигалку. Медный патрончик потонул в сене. Поглядывая на облачка, Гайдуков старался нащупать зажигалку.

Вдруг ему показалось, что сильный вихрь пролетел над головой. Не понимая, в чем дело, Виктор прижался к кабине и увидел — над грузовиком повисли зеленые и красные нити. Близко вспыхнул веер разноцветных огней и превратился в свинцовый дымок. В эту же секунду низко-низко прошел вдоль шоссе самолет. Летчик оглянулся, полетел дальше.

Ковинько резко затормозил. Седлецкий выскочил из кабины. Каска, звеня, покатилась по асфальту. Сам он с автоматом в руках упал в кювет и неистово закричал:

— Засада!

Гайдуков сначала опешил. Но когда он убедился, что опасность миновала, и увидел на дороге каску, а в кювете распластанного Седлецкого, то громко расхохотался.

Седлецкий вскочил. Вдали над шоссе скользнул вражеский истребитель. И все увидели, как выросло там и заклубилось черное облако.

— Зарубил цистерну, злодей! — Ковинько поднял кулак, погрозил.

— Я тоже прозевал, смотрел вверх, а он подкрался на бреющем… Перехитрил, — признался Гайдуков.

— Разини мы! — Бледный Седлецкий хлопнул дверцей.

До самого Фатежа он молчал и хмурился. «Дорога как в сказке… Налево пойдешь — конь сдохнет, сам будешь жив. Направо — сам погибнешь, конь уцелеет. Нет! Пусть лучше конь сдохнет!..» Неожиданно Седлецкого осенила новая мысль. Потирая руки, он заулыбался: «Ладно! Покручусь перед полками и махну в санбат. Решено!»

— Что это вы, товарищ капитан, повеселели?

— К фронту подъезжаем, Ковинько, — потирая руки, продолжал улыбаться Седлецкий.

Про себя он думал: «Вот это идея! А где я? История умолчит… — Ему понравился каламбур, и поэт распечатал коробку «Казбека». — Я редакцию рукописями забросаю, — продолжал торжествовать Седлецкий. — И наградят! Какой фитиль будет Солонько… Да не только ему. Всех обскакаю». И впервые в пути он предложил шоферу папироску.

— Закури и послушай, есть хорошая песенка:

Жив ты или помер —
Главное, чтоб в номер
Материал успел ты передать.
И чтоб между прочим
Был фитиль всем прочим,
А на остальное наплевать.

Ковинько осторожно вел полуторку. Он искоса поглядывал на соседа и удивлялся резкому перелому в настроении капитана.

На горизонте виднелись столбы дыма. Беспрерывно грохотали орудия. Ковинько казалось: разъяренные великаны прямо на корню молотят рожь, и от ударов огромных цепов вздрагивает земля.

Все чаще из перелесков вылетали на шоссе санитарные машины. Мелькали окровавленные бинты, распоротые рубашки, черные от копоти и пыли лица.

По боковым проселочным дорогам дивизионы «катюш» и полки противотанковой артиллерии совершали быстрый маневр. А в ином направлении мчались пустые грузовики с привязанными метлами, поднимали гриву пыли к верхушкам лип и чернокленов, сбивали с толку вражеских воздушных разведчиков.

Заметив шлагбаум, Ковинько свернул с шоссе. Полуторка помчалась к лесу. Объезд был большой, дорога в рытвинах, сильно трясло. Седлецкий морщился.

— Стой, стой! — нависая над боковым окном, крикнул Гайдуков.

Ковинько затормозил.